ясность по Гроту и Анри де Ренье»41. Сам Ремизов обращается к древнерусской письменной традиции не за теми приметами стиля, которые нужны стилизатору, — он стремится найти в ней основу для нового языка современной литературы, не имитировать, а возрождать угаснувшие черты42. Не всегда Ремизову нужны сюжеты древнерусской литературы; иногда он заимствует как бы самые общие очертания ее жанров — слов, поучений, связывая патетический их тон (неотделимый от синтаксиса) с современной публицистической темой43.Ремизов противопоставляет книжному языку современной прозы не только старописьменную традицию, но и сегодняшнюю живую речь, однако и в ней его интересует «народное» слово, уходящее корнями в традицию «природного русского языка». Ремизов в современной устной речи ищет слово не «испорченное», а сохранившееся, дошедшее до наших дней, а не рожденное ими. И именпо к Началу 20-х годов ему удается найти некие константы не41 Ср. у А. Н. Толстого: «Литература XX века в лице символистов открыто, канонически утверждает французский строй речи» (Чистота русского языка, 1924, цпт. по кн.: Толстой А. О литературе. Статьи, выступленпя> письма. М., 1956, с. 58).См.: Лурье Я. А. М. Ремизов и древнерусский «Стефанит п Ихнпаз лат». — Русская литература, 1966, № 4. с. 178—179.См., например: Ремизов А. Огненная Россия,— В кн.: Пушкин. Достоевский. Пг., 1921, с. 147, только слова, но и жанровой формы (хроника, воспоминания), и самой авторской личности, которые дают возможность читателю с первых строк узнавать ремизовскую прозу и слышать затем в этой меняющейся на протяжении тридцатилетия прозе некий один и тот же, непосредственно к читателю обращенный авторский голос. («Автор» у Зощенко, постоянно заговаривающий с читателем, формировался, несомненно, не без влияния глубоко личного тона ремизовской прозы.)В противоположность Ремизову, Зощенко, однако, не ищет опоры в какой-либо языковой традиции вообще. Тем более не обращается он к старорусским устным и письменным языковым формам (за исключением нескольких страниц «Голубой книги» — ее «исторической» части), не задаваясь, как Ремизов, целью отыскать единые, на протяжении веков не меняющиеся черты русской речи. Начиная с 1922 г. (после первых своих «больших» рассказов) Зощенко обращается только к самым новым речевым явлениям, жизнеспособность которых еще не прояснилась. И по сути своей это оказывается тем самым вниманием к реальной жизни языка, которое определило работу Ремизова. «Вывернутую и перевернутую» русскую речь Ремизов тоже признавал «своим» путем слова.Быть может, особенно ярко ремизовское отношение к слову проявилось в своеобразном разделении писателей па два типа. Приведем цитату из одной его статьи 1920 г. «Писатели же по началу письма своего бывают или такие, ни подо что не подковырнешься —