Характерная черта византийской науки — тяга к ми­стическому, чудесному, парадоксальному. Невозможное становилось возможным. Сказочные звери-единороги обре­тали реальные черты в византийской научной легенде. Псевдо-Дионисий Ареопагит, богослов V—VI вв., рас­сказывает, как он сам наблюдал полную луну, затмив­шую солнце (на самом деле затмение случается лишь в новолуние!). Парадоксальность прекрасно уживалась с христианским мировоззрением, ибо основные принципы христианского богословия (учение о троице, о вопло­щении сына божьего) были парадоксальны, стояли «вы­ше» разума. Поиск парадоксального в какой-то мере от­вечал интуитивному стремлению средневекового челове­ка вырваться из оков действительности, но стремлению, которое было пе более чем иллюзией.

Однако при всей книжности и традиционности визан­тийской науки, при всей ее тяге к парадоксальному она отнюдь не была абсолютно оторвана от реальной жизни и реальных потребностей. Конечно, византийская химия и минералогия оставались прежде всего оккультными на­уками, науками о тайных свойствах веществ. Более того, алхимические опыты, столь показательные для Западной Европы XIII в., практически не затронули Византию: византийская алхимия — чисто спекулятивная дисциплина, оперировавшая не с колбами, а со старыми рецептами. В области энергетики византийцы также постепенно ста­ли отставать от Западной Европы, где в XII в. рас­пространяется ветряная мельница, а водная энергия на­чинает интенсивно использоваться в ряде видов ремес­ленного производства. Византийцы не проявляли интереса к поискам новых источников энергии (ветряная мель­ница появилась здесь лишь в XIV столетии). И все-таки именно византийцы изобрели в конце VII в. так назы­ваемый жидкий, или греческий, огонь — легко воспламе­няющуюся жидкость, куда входили нефть и селитра. «Греческий огонь», выбрасываемый из специальных сифо­нов-огнеметов, позволял византийцам поджигать враже­ские корабли и крепостные сооружения. С помощью «гре­ческого огня» была одержана не одна победа.

Византийская медицина опять-таки колебалась между убеждением, что болезнь, посланная богом, заключает в себе не только испытание, но и приближение к боже­ству (одержимость, юродство часто воспринималось как пророческий дар), и убеждением, что болезни подлежат лечению — вплоть до операционного вмешательства. Перед великими медицинскими авторитетами византийские врачи преклонялись почти без раздумий: критиковать Гиппократа или Галена для них было немыслимо почти так же, как сомневаться в достоверности Библии. Боль­шая часть византийских медицинских трактатов — крат­кие или более пространные сочинения, разбирающие во­просы кровопускания, диагностику по крови и моче, ме­дицинскую астрологию и диетические рецепты. Эти «иатрософические» произведения поверхностны и компи­лятивны и плохо вяжутся с тем, что мы знаем о высокой организации больничного дела в Константинополе XII в.