Почти не продвигаясь в решении частных и конкрет­ных проблем, византийская мысль билась над созданием целостной, всеобщей, всеохватывающей картины Вселен­ной. Мысль устремлялась к богу, который выступал как начало мира, по начало непостижимое, недоступное ра­зуму. Однако, вопреки этому агностическому принципу, византийское богословие постоянно занималось конструи­рованием образа бога, который описывался как единая сущность, состоящая таинственным образом из трех лиц.

Но если бог непостижим, природа дана человеку в восприятии. Вопрос о соотношении божества и приро­ды — один из сложнейших для византийского богословия. Для наиболее смелых мыслителей, как Пселл, бог со­здал природу и дал ей законы, а дальше она функцио­нирует в соответствии с этими законами, следовательно, природа подчинена определенным закономерностям, до­ступным человеческому разумению.

Однако гораздо более распространенным, обыденным был иной взгляд: бог, создав мир, продолжает непрерывно вмешиваться в жизнь природы и человечества, творя чу­деса и нарушая тем самым предустановленные закономер­ности.

Из бога как исходного принципа выводились все ос­новные физические и общественные явления. Бог не только источник, но и цель бытия. Природа не просто творение божие, но и постоянное раскрытие божественной мудрости. Существование человека нацелено в идеале на

Подражание божеству. Задача искусства — раскрытие бо­жественности и т. д.

Несмотря на ложность исходных позиций византий­ской науки, подобная тенденция к системе, к выведению всего сущего из единого принципа, имела своим резуль­татом приближение к пониманию закономерного в бытии. Окружающий человека мир переставал казаться хаосом случайностей, но выступал законосообразным, хотя сама эта законосообразность рассматривалась пе как имманент­ная ему, но как существующая вне мира и до мира.

Пожалуй, всего отчетливее представление о законо­мерности проступало в византийской исторической науке.

Высшим достижением античной историографии была циклическая теория Полибия, согласно которой каждое общество, словно живой организм, переживает несколько стадий: юность, зрелость, старость. В отличие от этого византийская историческая паука видела в развитии че­ловечества прогрессивное и телеологическое движение, направленное к заранее данной, «заложенной» в самом человечестве и сущей до возникновения человечества цели (разумеется, цель эта дана богом). Человечество прохо­дит на этом пути ряд этапов, или «царств», приближаясь к царствию небесному: Римское «царство», наивысшая форма языческого общества, уступает место христи­анскому царству, воплощением которого является Визан­тийская империя — «избранный народ» и «Новый Изра­иль»,— стоящая под особым покровительством бога. Правда, эта стройная концепция постепенно приходила в противоречие с действительностью; поражения византий­ских императоров от «варваров» и «язычников» нельзя было бесконечно трактовать как посланные богом испы­тания; «Новый Израиль» терял одну область за другой и превратился к XIII в. в нищее захолустье, существо­вание которого едва терпели более богатые и могуще­ственные соседи. Телеологическая концепция историче­ского развития оказалась неубедительной, она была выте­снена ренессансными воззрениями, отводившими решаю­щую роль в истории человеку — носителю силы, а не бо­жественного предназначения. Но она, несомненно, спо­собствовала выработке в дальнейшем представлений о закономерном ходе истории.