Навигация
News:

На правах рекламы:

http://izvestia.kz/sovet/975-kak-oformit-ugolok-s-detskoy-krovatyu.html

Рекомендуем

Показать все

Посещаймость
ИСТОРИЯ БОЛЕЗНИ

 

Откровенно  говоря,  я  не  люблю  путешествовать.  Меня  останавливает
вопрос, где переночевать.
Из  ста  случаев  мне  только два  раза  удалось  в  гостинице  комнату
зацепить.
И то в последний раз я получил номер отчасти  случайно. Они  меня не за
того  приняли.  Потом-то  на   другой  день  они,  конечно,  спохватились  и
предложили очистить помещение, но я и сам уехал.
А сначала любезность их меня удивила.
Портье, нюхая розу, сказал:
Откровенно  говоря,  я предпочитаю хворать дома. Конечно,  слов  нет, в
больнице, может быть, светлей и культурней. И калорийность пищи, может быть,
у них более предусмотрена. Но, как говорится, дома и солома едома.
А  в больницу меня привезли  с  брюшным  тифом.  Домашние  думали  этим
облегчить мои неимоверные страдания.
Но только этим  они  не достигли цели, поскольку мне попалась  какая-то
особенная больница, где мне не все понравилось.
Все-таки только  больного  привезли, записывают его в книгу, и вдруг он
читает на стене плакат:
"Выдача трупов от 3-х до 4-х".
Не знаю, как другие  больные, но  я прямо закачался  на  ногах,  когда
прочел это воззвание. Главное, у меня высокая температура,  и вообще  жизнь,
может быть, еле теплится в моем организме, может быть, она на  волоске висит
-- и вдруг приходится читать такие слова.
Я сказал мужчине, который меня записывал:
Откровенно  говоря,  я  не  люблю  путешествовать.  Меня  останавливаетвопрос, где переночевать.Из  ста  случаев  мне  только два  раза  удалось  в  гостинице  комнатузацепить.И то в последний раз я получил номер отчасти  случайно. Они  меня не затого  приняли.  Потом-то  на   другой  день  они,  конечно,  спохватились  ипредложили очистить помещение, но я и сам уехал.А сначала любезность их меня удивила.Портье, нюхая розу, сказал:Откровенно  говоря,  я предпочитаю хворать дома. Конечно,  слов  нет, вбольнице, может быть, светлей и культурней. И калорийность пищи, может быть,у них более предусмотрена. Но, как говорится, дома и солома едома.А  в больницу меня привезли  с  брюшным  тифом.  Домашние  думали  этимоблегчить мои неимоверные страдания.Но только этим  они  не достигли цели, поскольку мне попалась  какая-тоособенная больница, где мне не все понравилось.Все-таки только  больного  привезли, записывают его в книгу, и вдруг ончитает на стене плакат:"Выдача трупов от 3-х до 4-х".Не знаю, как другие  больные, но  я прямо закачался  на  ногах,  когдапрочел это воззвание. Главное, у меня высокая температура,  и вообще  жизнь,может быть, еле теплится в моем организме, может быть, она на  волоске висит-- и вдруг приходится читать такие слова.Я сказал мужчине, который меня записывал:
-- Что вы, говорю, товарищ фельдшер, такие пошлые надписи вывешиваете? Все-таки, говорю, больным не доставляет интереса это читать.
Фельдшер, или как там его -- лекпом,  удивился, что я ему так сказал, и говорит:
-- Глядите: больной, и еле он ходит, и чуть  у него пар изо рту не идет от  жара, а тоже, говорит,  наводит  на все самокритику.  Если, говорит,  вы поправитесь,  что вряд  ли, тогда и критикуйте,  а не то мы действительно от трех до четырех выдадим вас в виде того,  что тут написано, вот тогда будете знать.
Хотел я с этим лекпомом схлестнуться,  но поскольку у меня была высокая температура, 39 и 8, то я с ним спорить не стал. Я только ему сказал:
-- Вот погоди, медицинская трубка, я поправлюсь, так ты мне ответишь за свое нахальство.  Разве,  говорю,  можно больным  такие  речи  слушать? Это, говорю, морально подкашивает их силы.
Фельдшер удивился, что тяжелобольной так свободно с  ним объясняется, и сразу замял разговор. И тут сестричка подскочила.
--  Пойдемте,  говорит, больной, на обмывочный  пункт. Но от  этих слов меня тоже передернуло.
-- Лучше бы,  говорю, называли  не  обмывочный  пункт,  а  ванна.  Это, говорю,  красивей и возвышает больного.  И  я, говорю, не  лошадь, чтоб меня обмывать.
Медсестра говорит:
--  Даром  что  больной, а  тоже,  говорит, замечает  всякие  тонкости.
Наверное, говорит, вы не выздоровеете, что во все нос суете. Тут  она  привела  меня  в  ванну и  велела  раздеваться. И вот я  стал раздеваться и вдруг вижу, что в ванне над водой уже  торчит какая-то голова. И вдруг вижу, что это как будто старуха в ванне сидит, наверное, из больных.
Я говорю сестре:
-- Куда  же вы меня, собаки, привели -- в дамскую  ванну? Тут,  говорю, уже кто-то купается.
Сестра говорит:
--  Да это  тут одна больная  старуха сидит. Вы  на  нее  не  обращайте внимания. У нее высокая температура, и она ни на что  не реагирует. Так  что вы раздевайтесь  без  смущения. А тем временем мы  старуху из  ванны вынем и набуровим вам свежей воды.
Я говорю:
-- Старуха не реагирует, но я, может быть, еще реагирую. И мне, говорю, определенно неприятно видеть то, что там у вас плавает в ванне. Вдруг снова приходит лекпом.
-- Я, говорит,  первый раз вижу такого  привередливого больного.  И  то ему, нахалу, не нравится,  и это ему нехорошо. Умирающая старуха купается, и то он претензию выражает. А у  нее,  может быть, около сорока температуры, и она  ничего  в расчет не принимает и  все  видит как сквозь сито.  И, уж  во всяком  случае, ваш вид не задержит ее в этом мире лишних  пять минут.  Нет, говорит, я  больше люблю,  когда  к нам больные поступают в  бессознательном состоянии. По крайней мере, тогда им все по вкусу, всем они  довольны  и  не вступают с нами в научные пререкания.
Тут купающаяся старуха подает голос:
-- Вынимайте,  говорит, меня из воды, или, говорит, я сама сейчас выйду и всех тут вас распатроню.
Тут они занялись старухой и мне велели раздеваться. И пока я раздевался,  они моментально напустили горячей воды и  велели мне туда сесть.
И,  зная мой характер, они уже не стали спорить со мной и старались во всем поддакивать.  Только после купанья они дали мне  огромное,  не по моему росту, белье.  Я думал,  что  они  нарочно от злобы  подбросили  мне  такой комплект  не  по мерке, но потом я  увидел,  что  у них  это  --  нормальное явление.  У  них маленькие больные, как  правило, были в  больших рубахах, а большие -- в маленьких.
И  даже  мой  комплект  оказался  лучше,  чем  другие. На  моей  рубахе больничное  клеймо стояло на рукаве  и не  портило общего вида,  а на других больных  клейма стояли у кого  на спине, а у  кого на груди, и  это морально унижало человеческое достоинство. Но  поскольку у меня температура все больше повышалась, то я и не стал об этих предметах спорить, А положили меня в небольшую  палату,  где лежало около тридцати разного сорта  больных.  И  некоторые,  видать,  были  тяжелобольные.  А  некоторые,
наоборот, поправлялись.  Некоторые свистели. Другие  играли  в пешки.  Трети шлялись по палатам и по складам читали, чего написано над изголовьем.
Я говорю сестрице:
-- Может быть, я попал в больницу для  душевнобольных,  так  вы  так  и скажите. Я,  говорю, каждый год в больницах лежу и никогда ничего подобного не видел. Всюду тишина и порядок, а у вас что базар.
Та говорит:
-- Может быть, вас прикажете положить в отдельную палату и приставить к вам часового, чтоб он от вас мух да блох отгонял?
Я поднял  крик, чтоб пришел главный  врач,  но вместо него вдруг пришел этот  самый фельдшер. А  я  был в ослабленном состоянии. И  при виде  его  я окончательно потерял свое сознание. Только очнулся я, наверно, так думаю, дня через три.
Сестричка говорит мне:
-- Ну,  говорит, у вас прямо двужильный  организм.  Вы, говорит, скрозь все испытания прошли. И даже мы вас случайно положили около открытого окна, и то  вы неожиданно  стали  поправляться. И теперь, говорит, если вы не заразитесь от своих  соседних  больных,   то,  говорит,  вас  можно  будет чистосердечно поздравить с выздоровлением.
Однако организм мой не поддался больше болезням, и только я единственно перед самым выходом захворал детским заболеванием -- коклюшем.
Сестричка говорит:
-- Наверное, вы подхватили  заразу  из  соседнего  флигеля. Там  у нас детское  отделение. И  вы,  наверное, неосторожно  покушали из  прибора,  на котором ел коклюшный ребенок. Вот через это вы и прихворнули.
В общем, вскоре организм взял свое, и я снова  стал поправляться.  Но когда дело дошло до выписки, то я и тут, как говорится, настрадался  и снова захворал, на этот раз нервным заболеванием. У меня  на нервной почве на коже пошли мелкие прыщики вроде сыпи.  И  врач сказал: "Перестаньте нервничать, и это у вас со временем пройдет".
А я  нервничал  просто  потому,  что  они меня  не  выписывали. То  они забывали,  то  у них  чего-то  не  было, то кто-то не пришел и  нельзя  было отметить. То, наконец, у них началось движение жен больных, и весь  персонал с ног сбился.
Фельдшер говорит:
-- У  нас  такое  переполнение,  что  мы  прямо  не  поспеваем  больных выписывать.  Вдобавок у  вас только восемь дней перебор, и то вы  поднимаете тарарам. А у нас тут некоторые выздоровевшие  по три недели не выписываются, и то они терпят.
Но вскоре они меня выписали, и я вернулся домой. Супруга говорит:
-- Знаешь, Петя, неделю назад мы думали,  что ты отправился в загробный мир, поскольку из  больницы  пришло  извещение,  в котором  говорится:  "По получении сего срочно явитесь за телом вашего мужа".
Оказывается,  моя супруга побежала в  больницу, но  там извинились  за ошибку, которая у них произошла в  бухгалтерии.  Это  у них скончался кто-то другой, а они 
почему-то подумали на меня. Хотя я к  тому времени был здоров, и только меня на нервной  почве  закидало прыщами. В общем, мне почему-то стало неприятно от этого  происшествия,  и я хотел  побежать  в  больницу, чтоб с кем-нибудь там побраниться, но как вспомнил, что у них там  бывает, так, знаете, и не пошел.И теперь хвораю дома.
1936