Описанная в «Житии Афанасия Афонского» констан­тинопольская школа конца X в. представляла собой бо­лее крупное учебное заведение. Здесь было несколько учителей, причем новые преподаватели избирались совместно учителями и учениками. Школа, таким образам, выступа­ет как средневековая корпорация, только менее стабиль­ная, чем соответствующие учреждения на Западе. К тому же право избирать учителей было здесь довольно огра­ниченным. Из того же жития известно, что старших пре­подавателей назначал император.

Помимо частных общеобразовательных школ, в Визан­тии (во всяком случае, в XI—XII вв.) создавались и специальные государственные училища. Об одном из них рассказывает Анна Комнин. Это был основанный Алек­сеем I орфанотрофион — интернат, или приют, для сирот. Там жили и учились не только греки, но и инозем­цы — латиняне и скифы, по терминологии писательницы. Что касается программы обучения, то Анна прямо гово­рит об «энкиклиос педйа» и называет училище грамма­тической школой.

Восприятие школьной премудрости требовало старатель­ности. В конце недели учитель проверял усвоенное, ему помогал протосхол, старший среди учеников. Розга при этом рассматривалась как нормальное воспитательное средство. Повествуя о школьных годах своего брата Иоан­на, Николай Месарит, писатель, живший на рубеже XII— XIII вв., отмечает два его свойства, особенно ценившиеся в византийской школе: во-первых, Иоанн обладал отлич­ной памятью и целые тома запоминал наизусть, а во-вто­рых, он хорошо выполнял сочинения. Именно поэтому учи­тель никогда не бранил его и не бил по щекам.

Византийцы, не надеясь только на труд и усидчи­вость, уповали также на чудо и божественную помощь. Иоанн Златоуст сохранил молитву школяров: «Господи Иисусе Христе, раствори уши и очи сердца моего, что­бы я уразумел слово твое и научился творить волю твою». Впрочем, обращались они пе только к всевышне­му, но и к магии. Так, ребенка приводили в церковь и, написав чернилами на священном дискосе 24 буквы гре­ческого алфавита, смывали их вином, и эту смесь вина и букв ученик выпивал под чтение отрывков из Нового завета. Агиографы обычно рассказывают, что их герои учились с легкостью, но были среди византийских свя­тых и такие, которым никак не удавалось овладеть чте­нием и письмом, покуда чудесное просветление, ниспо­сланное свыше, не открывало им сразу всю премудрость.

Византийская средняя школа была светской, включав­шей лишь элементы церковного образования. Знания, ко­торые она давала, византийцы именовали «внешними» и противопоставляли их тому «духовному», что человек мог получить в монастыре или под руководством наставника - аскета в процессе духовного воспитания. Отношения, складывавшиеся в ходе такого воспитания, обыкновенно обозначались в соответствии с терминологией, заимство­ванной из школьной жизни: наставника именовали учите­лем (дидаскалом), неофита — учеником. Однако духовное воспитание ограничивалось религиозно-этической сферой. Ученик не получал знаний, он усваивал правила поведе­ния и навыки правильной молитвы. Агиограф Маркела, архимандрита константинопольского монастыря Бодр­ствующих в V в., повествует о том, как его герой в юно­сти посещал школу в Антиохии и овладел «внешней» наукой и уже после того нашел себе дидаскала, который обучил его Писанию и открыл ему истину. В Эфесе Мар­ке прославился как опытный каллиграф; он переписы­вал, однако, исключительно божественные книги. Уже взрослым человеком он избрал нового дидаскала — по­движника Александра. Александр проживал в Константи­нополе, и к нему собиралось множество «учеников» из столицы и из Вифинии. Под руководством Александра Маркел, по словам его жизнеописателя, усвоил аскетизм, простоту нрава, точное понимание Писания, любовь к странникам, смирение,— короче говоря, все необходимое для служения господу. Наставление в вере, как явствует из «Жития Маркела», не предполагает сообщения каких - либо знаний, кроме четкого (т. е. однозначного) пони­мания Библии.