Социальное предназначение среднего образования (са­ми византийцы называли его «педиа» — «воспитание» или «энкиклиос педиа» — «всеохватывающее воспитание») по­нималось в Византии весьма утилитарно. Автор «Жития Никифора Милетского» (X в.) говорит, что многие роди­тели стремились отправить детей в школу потому, что образование могло послужить источником богатства и должностной карьеры. И в самом деле, анонимный лето­писец, известный под именем Продолжателя Феофана, рассказывает, что император Константин VII Багряно­родный (913—959) покровительствовал константинополь­скому государственному училищу: он назначал туда учи­телями видных чиновников и церковных иерархов, а из выпускников набирал судей, податных сборщиков и мит­рополитов. Немногочисленные выпускники средней шко­лы, по всей видимости, с трудом удовлетворяли потреб­ности Византийской империи в кадрах светской и духов­ной администрации. И так как получали «энкиклиос пе­диа» по преимуществу дети и племянники чиновников и видных духовных лиц, в Византии, несмотря на отсутст­вие формальных сословных граней, постепенно сложилась служилая знать, которая не была наследственной по зако­ну, но фактически передавала по наследству свои привилегии и должности: из поколения в поколение пред­ставители этих фамилий занимали посты начальников административных ведомств в столице, наместников про­винций, судей, податных сборщиков и контролеров; из той же среды рекрутировалась и церковная элита. Обра­зовательный ценз оказывался мощным социальным факто­ром, но в свою очередь его приобретение было опреде­лено социальным статусом.

«Энкиклиос педиа» должна была готовить светских и духовных администраторов, но программа средней школы лишь в очень незначительной степени была ориентирована на выполнение этой задачи.

Византийская школа знакомила с тем, что греки на­зывали «оксиграфией» или «тахиграфией»— искусством сокращенного письма под диктовку, что было весьма важ­но для будущих чиновников. В «Житии Симеона Бого­слова» рассказывается, как мальчика, которого готовили к чиновной карьере, родственники отдали прежде всего грамматисту; затем он в совершенстве овладел тахигра­фией, но «эллинизацией» своей речи, светским образо­ванием и риторикой пренебрег, ограничившись только «так называемой грамматикой». Возможно, следовательно, что тахиграфия предшествовала грамматике.