Гордое сердце, страдая, несет обиду отрешенности от любимого и ненавидит любовь, но, ненавидя, страда­ет об отринутом в злобе, любит его и тоскует о нем. Этот круг ненависти от страдания и страдания от нена­висти замыкает гордую личность в постоянной непре­рывности самомучительства и угрызений от неприятия себя и жизни.

Идеальная полнота любви в прощении и через про­щение опять становится в контраст вопиющей гордыне, в притязаниях которой идеал оказывается немыслимым и невозможным. Будет ли это момент кроткого любов­ного кающегося отдания себя или самозабвенного прия­тия в себя чужой души, будет ли это момент призывно­го влечения к общему взаимному сожалению и проще­нию, будет ли это радость преклонения пред высшей святыней сердца,— везде вольется ядом незасыпающая гордость и всякую вспышку к радостной, любовной уми­ротворенности отравит мраком зависти и злобы сорев­нования.

«Рай вещь трудная...» В романе беспрерывно при­сутствует мысль об отдаленности полноты идеала все - ' прощения от реальной эмпирии жизни. Когда князь говорил о взаимопрощении, которого просила и искала душа Ипполита «Если вы не захотите ему простить, то он н без вас помрет...», «Надо так, чтобы и вы согласи­лись принять от него прощение...», «Ему хотелось то­гда... всех вас благословить и от вас благословение получить...», на это он получил предостерегающее на­поминание. «Милый князь,—как-то опасливо подхватил поскорее князь Щ., переглянувшись кое с кем из присут­ствовавших,— рай на земле не легко достается, а вы все-таки несколько на рай рассчитываете; рай вещь трудная, князь, гораздо труднее, чем кажется вашему прекрасному сердцу. Перестанемте лучше, а то мы все опять, пожалуй, сконфузимся, и тогда. .» курсив мой.— А. С..

«Рай» трудная вещь и конфузливая вещь. Наперекор ему всегда стоит опасливое самолюбие. И, как мы виде­ли, на мотиве неустранимости гордыни создай весь внут­ренний драматизм каждого лица романа в отдельности н каждого их столкновения между собою, что н дает сюжет и движение всему роману.

Тому же мотиву трудности живого эмпирического во­площения идеала прощения служит и «идиотизм» Мыш­кина. По существу, идиотизма как такового нет: князь на протяжении всего романа остается в полной ясности и богатстве духовных сил. Тем не менее Мышкин назван идиотом, и, следовательно, это имеет свое функциональ­ное значение.

Здесь две стороны. Одна сторона — это действитель­ная болезненность князя, его лечение в Швейцарии, осо­бые условия его воспитания и жизни в полной замкну­тости и оторванности от людей. Для автора в его худо­жественно-реалистическом задании это мотивирует возможное правдоподобие совершенной исключительно­сти духовного облика идеального персонажа. Другая сторона — это «идиотизм» Мышкина в резонации на не­го со стороны других лиц романа.