«— Научите, пожалуйста,— смеялась Аделаида.

— Ничему не могу научить,— смеялся и князь...— Сначала мне было только не скучно; я стал скоро вы­здоравливать; потом мне каждый день становился до­рог, и чем дальше, тем дороже, так что я стал это за­мечать. Ложился спать я очень довольный, а вставал еще счастливее. А почему это все — довольно трудно рассказать». Весь дальнейший, с виду беспорядочный разговор скомпонован автором в раскрытии мотива любовного при­ятия жизни. Отвечая на разные вопросы сестер Епанчиных и говоря как будто о разном, князь Мышкин, в сущности, рассказывает одну и ту же повесть о том, как он стал счастливым. «Сначала, с самого начала кур­сив мой.— А. С. ...я впадал в большое беспокойство. Все думал, как я буду жить; свою судьбу хотел испы­тать... Вот тут-то, бывало, и зовет все куда-то, и мне все казалось, что если пойти все прямо, идти долго-долго и зайти вот за эту линию, за ту самую, где небо с землей встречается, то там вся и разгадка, и тотчас же новую жизнь увидишь, в тысячу раз сильней и шумней, чем у нас; такой большой город мне все мечтался, как Неа­поль, в нем все дворцы, шум, гром, жизнь... Да, мало ли что мечталось! А потом мне показалось, что и в тюрь­ме можно огромную жизнь найти»

И далее, опять под вопросами сестер, князь, в рас­сказах о последних минутах присужденных к смертной казни, раскрывает мысль о радости жизни самой по се­бе, какова бы она ни была, какие бы формы она ни при­няла. Эти моменты, когда «пять минут казались ему бесконечным сроком...»» огромным богатством, эта бес­прерывная стучащая мысль умирающего: «Что, если бы не умирать! Что, если бы воротить жизнь...»—эта жад­ность его к каждому мгновению жизни, которые он те­перь «счетом бы отсчитывал», «ничего бы даром не ис­тратил!», этот ужас человека пред смертным часом сви­детельствуют ему, какое огромное благо для человека жизнь н как легко живущие забывают об этом простом, но живейшем счастье — жить.

В рассказе о Мари и о детях князь раскрывает, что его вылечило от тоски, как он нашел себя. Здесь, сли­ваясь с прежним, открывается мотив радости любви в прощении и через прощение.

Мари, обольщенная, потом покинутая и презираемая всеми, принимает свою обездоленность, как должное, потому что «сама считала себя за какую-то самую по­следнюю тварь» и «ужасно страдала». Но вот к ней при­шла любовь князя и детей. С ними «она бывала, как безумная, в ужасном волнении и восторге» н в них об­рела счастье. «Через них... она умерла почти счастли­вая. Через них она забыла свою черную беду, как бы прощение от них приняла, потому что до самого конца считала себя великою преступницею». Курсив мой.'— А. С. «Через детей душа лечится...» Любовное общение князя с детьми в общих заботах н любви к не­счастной, обиженной Мари соединило их. И он от них, в прощении, себя и жизнь принял. Любовь к детям и любовь детей к нему отодвинули «свою беду». «Я стал ощущать какое-то чрезвычайно сильное и счастливое ощущение при каждой встрече с ними. Я оста­навливался и смеялся от счастья, глядя на их малень­кие, мелькающие и вечно бегущие ножки... и я забы­вал тогда всю мою тоску. Потом же, во все эти три года я и понять не мог, как тоскуют и зачем тоскуют люди».