Уделяя много места описанию «фантастических» и суеверных элементов в жизни изображаемой среды, ав­тор все время стремится подчеркнуть внутреннюю жиз­неспособность и натуральное здоровье людей. Несмотря на обилие ложных предвзятых понятий, несмотря на беспросветную темноту всей жизненной общественной обстановки, при всей путанице мыслей, эти люди под верхними напластованиями привитой лжи и суеверий сохраняют исконно им присущее здравомыслие и мо­ральную трезвость. Часто сбиваемые с толку наивной узостью и темнотой своего кругозора, они в пределах доступных им знаний н понятий мыслят здраво и спо­собны чувствовать верно. Рассказывая о своих детских снах и привидениях, передавая выслушанные фанта­стические рассказы о «фармазонах» или о кладах, получе­ние которых должно было достигаться продажей души че­рту, припоминая детские наблюдения над поведением ме­стных «юродивых» и святош Антон Григорьевич, автор всюду отмечает не глубокость этих «фантастических» пе­реживаний и отрицательное или равнодушное отношение здоровой массы людей к этим болезненным исключениям.

Образ Антона Григорьевича является примером «разгула беспомощной фантазии незнания». Когда у Антона Григорьевича изменились жизненные обстоя­тельства, он сам легко отстал от фальшивого чудачест­ва. Рассказ Авдотьи Яковлевны о «фармазонах» служит иллюстрацией поверхностного, внешнего отношения к фантастическому элементу: «она ровно ничего не пони­мает под словами, которые произносит». Рассказ о кла­де, добываемом ценою продажи души черту, подтверж­дает неискоренимость н неустранимость жизненно реальных представлений и понятий и их полную победу над вымышленной и внешне навязанной фантасмагорией: «тот мономан даже в мыслях своих не может ни на секунду перенестись в живые фантастические понятия, он н в мечтах своих — реальный мещанин или крепост­ной человек, живущий в городе Саратове, а не гражда­нин фантастического мира: фантастический мир чужд и непонятен ему, — даже вовсе и неизвестен ему, — ему известны только пустые слова, не возбуждающие в нем.. никаких представлений, которые бы соответствовали к им». Таковы сами носители фантастического мира. Что касается всей остальной массы людей, среди которых эти носители являются единицами и исключениями, то она оказывается совершенно не затронутой подобного рода вымыслами. Если «сами говорящие чувствуют, что болтают пустяки от нечего делать», то слушающие уже совсем не придают таким рассказам никакого значения. Фантастика отбрасывалась «как ничтожный хлам, не имевший никакого значения в саратовской жизни и в жизни нашего семейства».