Во втором севастопольском рассказе есть такие две картинки. Штабные офицеры сидят у себя и мирно, от­кровенно беседуют между собою. «Замечательно то,— пишет Толстой, — что все эти господа, расположившись здесь, кто на окне, кто задрав ноги, кто за фортепьяно, казались совсем другими людьми, чем на бульваре: не было этой смешной надутости, высокомерности, которые они выказывали пехотным офицерам; здесь они были между своими в натуре». Разговор их между прочим коснулся трудностей службы на бастионах. Они удивля­ются пехотным армейским офицерам: «это герои, удиви­тельные люди». Только что это было сказано, в комнату вошел пехотный офицер. «Я... мне приказано... я могу ли явиться к ген... к его превосходительству от гене­рала?»— спросил он, застенчиво кланяясь. «Калугин встал, — продолжает Толстой, — по, не отвечая на по­клон офицера, с оскорбительною учтивостью и натяну­тою официальною улыбкой, спросил офицера, не угодно ли им подождать, и. не попросив его сесть, не обращая на него больше внимания, повернулся к Гальцину и заговорил по-французски, так что бедный офицер, оставшись посередине комнаты, решительно Не знал, что делать с своей персоной». Но вот на бастионах подня­лось сражение. У штаба появляется тот же офицер. «Откуда?» — «С бастиона. Генерала нужно».— «Пой­демте. Ну что?» — «Атаковали ложементы... Заняли. Французы подвели огромные резервы... атаковали на­ших, было только два батальона...»—говорил, запы­хавшись, тот же самый офицер, который приходил вечером, с трудом переводя дух, но совершенно развязно Направляясь к двери». Таким образом, в ре­шительный момент, в катастрофе, верхнее и внешне мелочное, тщеславное отошло, человек стал самим собою.

Толстой ждет и ищет этих решительных моментов и ведет к ним. Отсюда в композиционной структуре его произведений особое, центральное значение имеют вся­кие моменты душевной травмы. Здесь происходит обна­жение конечных стихий. Здесь конец всякой искусствен­ности, всего внешнего и наносного см.: Поликушка, ранение Лукашки, ранение Андрея Болконского, Пьер в плену в постоянной опасности быть расстрелянным, смерть старика Болконского, болезнь Анны, Брехунов перед смертью, Иван Ильич перед смертью и Др.. Око­ло этих моментов у Толстого всегда сосредоточиваются главные синтетические оценочные узлы, бросающие оценочный свет на всю перспективу всех событий и со­стояний, развернутых в произведении. Под воздействием действительности в человеке что-то открывается, что-то закрывается. Человек живет неполной жизнью, и в обычном спокойном ходе жизни его психика актуальна лишь в верхних, наиболее мелких этажах. Но достаточно произойти чему-то такому, что затрагивает биологиче­скую судьбу его личного существования, тогда открыва­ется дно души, и, по Толстому, это есть то, что принад­лежит природе.