По мере того как развивалось творчество Островско­го во второй половине 50-х годов, оснований к отрица­нию критического смысла его произведений оказывалось все меньше и меньше. Не замечать в Островском его «суда над действительностью» становилось невозмож­ным. Тем не менее, поскольку борьба с критическим на­правлением в русской литературе для реакционной кри­тики не утрачивала своей остроты, попытки противопо­ставить Островского Гоголю как писателя, далекого от обличительства, не прекращались.

Подлинного различия не было. В славянофильской критике речь шла не о том, чтобы учесть критическое содержание творчества Островского и определить его особенности в отличие от гоголевского обличения, а о том, чтобы приглушить, нейтрализовать н совсем засло­нить его критическое существо. Отрицательные типы и отрицательные стороны действительности, представлен­ные Островским, объявлялись лишь частностью, не столь для него характерной, усиленно подчеркивались светлые положительные элементы, говорилось о всесторонности Островского, о его авторской доброте и благожелатель­ности к своим героям, а «обличение» если и признава­лось, то оно объявлялось свободным от всякой предна­меренности, независимым от авторской воли н проч. При этом разные образы и разные стороны творчества Ост­ровского представлялись в каком-то механическом соче­тании— рядом со «спокойствием» и «бесстрастием» го­ворилось об авторском различении хорошего и дурного, разные типы положительные и отрицательные харак­теризовались без всякого уяснения положения, в какое они взаимно поставлены, разные черты характеров вы­делялись без обозначения их смысла в общем содержа­нии данного лица и проч.

После статей Добролюбова «Темное царство» и «Луч света в темном царстве» никто не оспаривал наличия у Островского отрицательного изображения известных сторон действительности самодурство. Но это призна­ние оставалось на положении механического придатка: уверения о «спокойствии» и «бесстрастии» Островского, в отличие от Гоголя, повторялись по-прежнему.

Ап. Григорьев, реагируя на статьи Добролюбова, вынужден был признать их справедливыми, хотя и од­носторонними. Однако и после такого признания Ап. Григорьев своих утверждений о «спокойствии» Ост­ровского нисколько не изменил и даже не усложнил. В статье «После «Грозы» Островского» 1860 по во­просу об отношении Островского к Гоголю он повторил лишь то, что писал об этом раньше: «Я народность про­тивоположил чисто сатирическому отношению к нашей внутренней бытовой жизни, следовательно, и под народ­ностью Островского разумел объективное, спокойное, чисто поэтическое... отношение к жизни...», «Строй от­ношений к жизни и манеру изображения, свойственные Островскому, считаю я совершенно отличными от тако­вых же Гоголя». В развитие этой мысли Ап. Григорьев включил в свою статью большие извлечения из статьи Б. Алмазова «Сон по случаю одной комедии».