В противоположность Гоголю, утверждает Алмазов, целью Островского было «не выказывать выпукло люд­ские пороки, не расписывать людские добродетели, но изображать действительность как она есть,— художест­венно воспроизводить ее». «Он не комик: он самый спо­койный, самый беспристрастный, самый объективный художник». Он подобен пушкинскому дьяку, который «спокойно зрит на правых и виновных, добру н злу вни­мая равнодушно, не ведая ни жалости, ни гнева...» «Его комедия смешна только потому, что верно изображает такую сферу, которая смешна и в действительности. Ему все равно, какую сферу ни изображать — он изобразит всякую равно художественно, равно близко к действи­тельности».

Вскоре Б. Алмазова повторил Ап. Григорьев. Разли­чение «народности» Островского от «сатирического» та­ланта Гоголя у Ап. Григорьева сводилось в конце кон­цов к тому же утверждению «объективности» и «спо­койствия» у Островского в противоположность «напря­женности» и «гиперболе» Гоголя. Гоголь, по словам Ап. Григорьева, «по натуре своей» не мог выразить сво­его отношения к действительности иначе как «в юморе, и притом в юморе страстном, гиперболическом». Ост­ровский же свободен от излишней взволнованности и чужд всяких крайностей; он обладает «коренным рус­ским миросозерцанием, здоровым и спокойным, юмористическим без болезненности, прямым без увлечений в ту или иную крайность». В попытках Ап. Григорьева обособить Островского от гоголевской традиции выра­жалось его отрицательное отношение к обличительным тенденциям натуральной школы, резкая вражда с рево­люционно-демократическим направлением и стремление защитить патриархальные «устои» русской жизни, важ­ные для его реакционных славянофильских идеалов. Поводы к оправданию так называемых «положитель­ных» патриархальных начал давал в известной степени и сам Островский такими своими пьесами, как «Не в свои сани не садись», «Бедность — не порок», «Не так живи, как хочется» об этом будет речь ниже.