То же нужно было бы сказать об описании театраль­ного представления или об описании христианского бо­гослужения в романе «Воскресение», о картине засе­дания суда и проч.— всюду «наивность» нового восприя­тия подставлена в опровержение принятых, ложных, предубежденных воззрений, с какими Толстой борется критерием и доводом «непосредственной натуральной правды». И в этой натуральной «наивности», разрушаю­щей предубеждение, и состоит то специфически толстов­ское, что заключается в этом приеме.

В атмосферу военного боя вводится сознание штат­ского, не заинтересованного своим участием наблюдате­ля. Что этим достигается? Когда авдитор или Пьер едет по полю сражения, все происходящее здесь тем самым выводится из аспекта военной заинтересованности, то есть из той односторонней поглощенности психики, какая создает слепоту военного пафоса. Сбитые с тол­ку люди сами не понимают, не чувствуют того, что они, в сущности, делают. Толстой такому слепому, остановив­шемуся сознанию противопоставляет восприятие «свеже­го», натурального, непредубежденного сознания, и его восприятием обнажается и взвешивается ложь закру­жившихся, замутненных настроений. И этому свежему, постороннему, наивному, незамутненному сознанию вой­на у Толстого будет предстоять как нелепость, как голое противоречие натуральному чувству отвращения.

Иногда в таких случаях противопоставляются два настроения одного и того же лица: друг за другом сле­дуют момент опьянения, как бы вывиха души в каком - то порыве, и момент более глубокой самососредоточен­ности, отрезвления, когда сам человек внутренне убеж­дается в ничтожестве своих стремлений, которыми он только что был взволнован. Сюда, например, относятся напоминания среди вспышек боевого увлечения о неж­ных чувствах, о жажде жизни, об ужасе смерти, о неиз­менном величавом спокойствии природы и т. д. Здесь нужно было бы повторить то, что сказано об идейном значении настроения князя Андрея, лежащего на аустерлицком поле. Всюду та же внутренняя логика души, о которой говорилось выше.

Да, конечно, искусство ищет всяких средств, чтобы сделать вещь ощутимой. Но всегда ощутимость ее нуж­на всякому художнику с какой-то определенной, на этот раз ему необходимой стороны. И в данном случае у Толстого речь идет не о простой ощутимости, а о том освещении вещи, которое автор считает должным и единственно правдивым. Здесь дано суждение о вещи. Критерий, с точки зрения которого это суждение здесь произносится, требовал от Толстого именно сопоставле­ний с «наивностью», то есть с натуральностью, на кото­рую он опирается всюду. Такие сопоставления проходят через все творчество Толстого. Здесь не нужно выиски­вание примеров, потому что сюда будет относиться каж­дая страница Толстого. Это его постоянная и неизмен­ная тема. Здесь «недоверие» не к «вещам», как выра­жается В. Шкловский, а к людским оценкам вещей.