В поисках предельных возможностей к раскрытию «на­стоящего» человека, к обнажению подлинности Толстой стремится взять человека там, где он себя не видит, поглядеть там, где ои собою меньше всего управляет. Он ловит всякие просветы подлинного, которое так густо бывает закрыто и завуалировано остерегающейся и условно стыдливой человеческой тактикой.

Обнажающая функция языка тела особенно ясно об­наруживается там, где Толстому нужно показать момен­ты несовпадения между подлинным состоянием и воле­вым самообнаружением. Например: «Он поцеловал ее руку и назвал ее вы, Соня, Но глаза их встретившись сказали друг другу ты», и т. д. Или: «Как будто избыток чего-то так переполнял ее существо, что мимо ее воли выражался то в блеске взгляда, то в улыбке. Она поту­шила умышленно свет в глазах; но он светился помимо ее воли в чуть заметной улыбке». Толстой знает, что че­ловек может лгать и телом, но в этом случае тело же его и обличает. «Он Облонский. — А. С. втянул голову в плечи и хотел иметь жалкий и покорный вид, но все - таки сиял свежестью и здоровьем». «Лицо ее Долли,— А, С., которому она хотела придать строгое и реши­тельное выражение, выражало потерянность и страда­ние».

Все сказанное побуждает сделать особое замечание о так называемом «остранении». То, что этим термином, в применении к Толстому, обозначает В. Шкловский несомненно, относится к той же «диалектике души». Речь идет о двух разных отношениях к одной и той же вещи. И вовсе тут дело не в простом желании сделать вещь странной. Термин «остранение» здесь является не­удачным не только в силу его словесной неуклюжести, но и потому, что он не обозначает сущности явления.

В поисках «натурального», искреннего Толстой видит, как много человек лжет против себя самого. По Толсто­му, человек не знает, не видит «правды» больше всего по своей инертности, духовной лени. Отсюда постоянное стремление разворошить и раздернуть мертвую, механи­ческую, гетерономную стихию в человеческом сознании. Толстой убежден, что постижению истины мешает от­сутствие у человека самостоятельного отношения к жиз­ни, его механическая, ленивая, духовно инертная и слепая подчиненность давлению окружающих устано­вившихся привычек и предубеждений. Его лозунг «верьте себе» принадлежит не только его этической публицисти­ке последних лет, но составляет одну из постоянных тенденций всего его художественного творчества. Сиять пелену предубеждения, пошатнуть наслоившуюся ложь— это для Толстого всегда значит вернуть человека к кри­терию собственного индивидуального, непредубежденно­го самочувствия, пробудить в нем нерв действительной, конечной, наивной искренности. Толстой во всем всегда апеллирует к этой инстанции, сюда всегда сводится его аргументация, о чем бы он ни говорил, в чем бы ни убеждал. К противопоставлению предвзято-ложного и непосредственно-правдивого и должного сводится та осо­бенность рисунка Толстого, о которой здесь идет речь. Противопоставляются два представления о вещи или о явлении жизни: одно — создававшееся в волне данного порыва, данного настроения, увлечения или вообще предубежденного устремления сознания; другое — ис­ходящее из непосредственного, более глубокого, личного, непредубежденного натурального чувства.