Еще показательнее другой эпизод, тоже относящийся к царствованию Исаака II. Мятежные войска Алексея Враны подступили к Константинополю. Исаак собрал мо­нахов, рассчитывая с их помощью умолить господа пре­кратить гражданскую войну. Он возлагал все надежды на «всеоружие Духа». Казалось бы, благочестиво и соответ­ствует средневековому умонастроению. Однако Хониат ус­матривает в действиях императора «недостойную вялость» и противопоставляет ей позицию Конрада Монферратского, убеждавшего Исаака уповать не на одних монахов, но и на войска, не только на оружие в правой руке (аллюзия на II Коринф. 6.7), но и на оружие в ле­вой — на меч и панцирь.

И еще одна история: Хониат со своими спутниками уходит из занятого крестоносцами Константинополя. По­сле трудностей и испытаний беглецы, наконец, оказались на свободе, и тут спутники писателя возблагодарили бога за спасение. «Я же,— продолжает Хониат,— бросившись как был наземь, только порицал стены [за их бесстра­стие]». Нет, он не забывает о боге: все совершилось, замечает Хониат, не по воле случая, но согласно боже­ственному решению, и, пересказывая свою речь, обращен­ную незадолго до того к латинянам, упоминает о «сле­зах, которым внимает бог». Но все-таки в решительный момент, в момент спасения, он думает (как Конрад Монферратский) не о боге, но о крепостных стенах.

И, может быть, еще существеннее, чем подобные эле­менты религиозного скепсиса, неосознанно вольное ис­пользование библейских образов или теологической тер­минологии в ситуациях, для этого совершенно не подхо­дящих. Ростовщик Каломодий уподобляется райскому древу познания, плоды которого некогда соблазнили пра­родителей,— ведь блеск его золота манил чиновников цар­ской казны. Немцы кинулись в погоню за ромеями, стре­мясь найти ищущего. Здесь явная аллюзия на известные слова Иисуса в нагорной проповеди: «Ищите и найдете» (Матф. 7.7). Ищущими же ромеи названы потому, что они готовили немцам засаду. Как, однако ж, переосмы­слены, как секуляризованы евангельские слова, в какой неожиданно остраненный контекст они помещены! И ког­да сельджуки названы «ловцами человеков» (аллюзия на Марк. 1.17), и когда к смуглому Мануилу I прилага­ются слова «Песни песней» (1.4—5): «Черна я и краси­ва... ибо солнце опалило меня»,— разве это не секуляри­зация Библии? Рассказывая, как арестованному Андро­нику Комнину изготовили по восковому слепку ключ от его темницы, Хониат озорно наполняет рассказ богослов­скими терминами «архетип», «подобие», «точный образ». А чего стоит сравнение священных хоругвей, выносимых из храма св. Софии, с молоком, привлекающим мух!