В принципе Хониат также придерживается тради­ционного представления об избранничестве византий­цев — «святого народа», находящегося под покровительством господа. В общем виде он противопоставляет Ромейскую империю, мать цивилизации, варварам — ино­земцам, грабителям, корыстолюбцам, обжорам, невеждам, у которых не находят себе пристанища хариты и музы. Варвары не в состоянии сдержать свою раздражитель­ность, а когда они пытаются говорить, слюна вылетает у них изо рта раньше слов. Однако Хониат куда более осторожен в оценках: осуждает нечестные действия Ма­нуила по отношению к участникам похода, винит визан­тийцев в обмане рыцарей, а вместе с тем подчеркивает мужество иноземцев. О воинской доблести латинян речь идет многократно также в следующих разделах, и срав­нение их с византийцами обычно оказывается не в поль­зу соотечественников Хониата. Достоинствам германского императора Фридриха Барбароссы (1152—1190) посвя­щен особый панегирик; среди этих достоинств — благо­родство происхождения, разум, непобедимость в битве и удивительное христолюбив: Хониат даже сопоставляет Фридриха с апостолом Павлом. Писатель прославляет красоту, мужество, разум, силу Конрада Монферратского и многих других латинян. И даже в самом конце книги, приближаясь к печальной развязке, Хониат вспо­минает о венецианском купце, который был ему другом с той поры, как писатель спас его вместе с женой, и пря­мо называет глупостью и бессмыслицей неразборчивую враждебность к латинянам, нежелание отличить в их сре­де друга от врага.

Мы должны очень хорошо представить себе, в каких условиях это писалось,— накануне и вскоре после паде­ния Константинополя, когда враждебность к латинянам широко распространилась в разных слоях византийского общества и духовенство особенно интенсивно подогревало это чувство. Старые церковные споры теперь преврати­лись в настоящую схизму, в раскол. Хониат же оказал­ся выше этой слепой ненависти.

Размышляя о причинах вражды между латинянами и византийцами, Никита не ищет объяснения в вероис­поведной розни: пропасть между двумя мирами корени­лась, по его убеждению, в зависти латинян к благо­денствию империи, к ее богатству и роскоши, а недове­рие и коварство ромейских политических деятелей со своей стороны усиливало вековую враждебность. При этом историк подчеркивает различие социально-политического устройства Византии и стран Запада, противопо­ставляет Запад Византии.

Есть в «Истории» любопытнейший эпизод — рассказ о прибытии в 1189 г. византийского посольства к Фрид­риху Барбароссе, одному из любимцев Хониата. Прини­мая ромеев, рассказывает Никита, Фридрих приказал сесть не только послам, но и всем сопровождавшим их слугам — вплоть до поваров и конюхов. Он поступил так, оказывается, в насмешку над ромеями; он хотел подчерк­нуть, что в Византии не чтут доблесть и родовитость, но всех, словно свиней в хлев, загоняют в общее стой­ло. Не станем сейчас разбираться, в какой мере приве­денная тут оценка отвечала византийской действитель­ности конца XII в.,— это другая задача, и не здесь ее решать. Не будем также доискиваться, кому принадлежит объяснение поступка Фридриха — самому германскому императору или его византийскому панегиристу. В данной связи нам важно лишь то, что в понимании героя Хо­ниата (и, соответственно самого Хониата) западное обще­ство отличалось большим аристократизмом. И, поскольку аристократизм у Хониата сопрягается, как мы видели, с доблестью и энергией, эти качества оказываются свой­ственными многим из его персонажей-латинян.