Здесь, в Никее, Хониат завершил главнейшее из сво­их сочинений — «Историю» (сам он назвал ее «Хрони­кой», «Летописным повествованием») .

«История» Никиты Хониата охватывает большой, по­чти столетний, отрезок времени — от смерти императо­ра Алексея I в 1118 г. до военной экспедиции латин­ского императора Генриха Константинопольского против болгар в 1206 г. Сочинение распадается на 21 книгу. Первая, сжато повествующая о событиях царствования Иоанна II (1118—1143), опирается главным образом на письменные источники, остальные — либо на рассказы очевидцев (на которых он время от времени ссылается), либо на архивные документы (Никита приводит или пере­сказывает некоторые письма государей и вельмож, напри­мер переписку Исаака Ангела с Фридрихом Барбарос­сой) и, что самое ценное,— на его собственные наблю­дения. Лишь некоторые части «Истории» восходят к ли­тературным свидетельствам, например эпизод взятия Солуни норманнами в 1185 г. основан па повести Евстафия, митрополита солунского, близкого друга Михаила Хониата.

«История»— плод многолетнего труда. Конец ее, разу­меется, создан уже после трагических событий 1204 г., причем, по всей видимости, в несколько приемов. Опла­кав падение Константинополя, Никита хотел было оста­новиться, чтобы не воспевать, по его собственным сло­вам, деяний варваров и битвы, проигранные эллинами, но возобновил свой рассказ, когда узнал о разгроме ла­тинян болгарскими войсками 14 апреля 1205 г. Более ранние разделы писались еще до 1204 г.; во всяком слу­чае, они содержат ряд фраз и замечаний, которые не могли бы появиться после падения византийской столи­цы. И слова Хониата о том, что ныне можно видеть в долине Меандра кучи костей — останки воинов, павших в 1147 г., или что в Сицилии и поныне остаются в раб­стве фивяне и коринфяне, уведенные в плен норманнами в том же 1147 г.,— слова эти были написаны вряд ли уже очень много лет спустя после событий 1147 г.

Как часто у нас бытует представление о средневеко­вом летописце как о бесстрастном регистраторе событий, не вносящем в повествование ни крохи личного, субъек­тивного. Разумеется, тенденция к подобной «объективи­зации» изложения свойственна многим средневековым па­мятникам, однако пе «Истории» Хониата. Личность ав­тора проступает здесь не только в выборе формы, не только в упоминании им некоторых эпизодов из собствен­ной жизни (и в частности, уже известного нам эпизода, связанного со спасением девушки-гречанки в захвачен­ном крестоносцами Константинополе), но и косвен­но (может быть, не всегда осознанно) — в подборе ма­териала.