Редакция толстого журнала «Современник».
Я дал в этот журнал пять самых лучших маленьких рассказов. И вот пришел за ответом.
Передо мной один из редакторов - поэт М. Кузмин. Он изысканно вежлив. Даже сверх меры. Но по его лицу я вижу, что он намерен мне сообщить нечто неприятное.
Он мнется. Я выручаю его.
- Вероятно, мои рассказы не совсем в плане журнала? - говорю я.
Он говорит:
- Понимаете, у нас толстый журнал... А ваши рассказы... Нет, они очень смешны, забавны... Но они написаны... Ведь это...
- Чепуха - вы хотите сказать? - спрашиваю я. И в моем мозгу загорается надпись под гимназическим сочинением - «Чепуха».
Кузмин разводит руками.
- Боже сохрани. Я вовсе не хочу этого сказать. Напротив. Ваши рассказы очень талантливы... Но согласитесь сами - это немножко шарж.
- Это не шарж,- говорю я.
- Ну, взять хотя бы язык... - Язык не шаржирован. Это синтаксис улицы... народа... Быть может, я немного утрировал, чтоб это было сатирично, чтоб это критиковало...
- Не будем спорить,- говорит он мягко.- Вы дайте нам обыкновенную вашу повесть или рассказ... И поверьте - мы очень ценим ваше творчество.
Я ухожу из редакции. У меня уже нет тех чувств, какие я когда-то испытывал в гимназии. У меня нет даже досады.
«Бог с ним,- думаю я.- Обойдусь без толстых журналов. Им нужно нечто «обыкновенное». Им нужно то, что похоже на классику. Это им импонирует. Это сделать весьма легко. Но я не собираюсь писать для читателей, которых нет. У народа иное представление о литературе».
Я не огорчаюсь. Я знаю, что я прав.
- Вероятно, мои рассказы не совсем в плане журнала? - говорю я.
Он говорит:
- Понимаете, у нас толстый журнал... А ваши рассказы... Нет, они очень смешны, забавны... Но они написаны... Ведь это...
- Чепуха - вы хотите сказать? - спрашиваю я. И в моем мозгу загорается надпись под гимназическим сочинением - «Чепуха».
Кузмин разводит руками.
- Боже сохрани. Я вовсе не хочу этого сказать. Напротив. Ваши рассказы очень талантливы... Но согласитесь сами - это немножко шарж.
- Это не шарж,- говорю я.
- Ну, взять хотя бы язык... - Язык не шаржирован. Это синтаксис улицы... народа... Быть может, я немного утрировал, чтоб это было сатирично, чтоб это критиковало...
- Не будем спорить,- говорит он мягко.- Вы дайте нам обыкновенную вашу повесть или рассказ... И поверьте - мы очень ценим ваше творчество.
Я ухожу из редакции. У меня уже нет тех чувств, какие я когда-то испытывал в гимназии. У меня нет даже досады.
«Бог с ним,- думаю я.- Обойдусь без толстых журналов. Им нужно нечто «обыкновенное». Им нужно то, что похоже на классику. Это им импонирует. Это сделать весьма легко. Но я не собираюсь писать для читателей, которых нет. У народа иное представление о литературе».
Я не огорчаюсь. Я знаю, что я прав.- Вероятно, мои рассказы не совсем в плане журнала? - говорю я. Он говорит: - Понимаете, у нас толстый журнал... А ваши рассказы... Нет, они очень смешны, забавны... Но они написаны... Ведь это... - Чепуха - вы хотите сказать? - спрашиваю я. И в моем мозгу загорается надпись под гимназическим сочинением - «Чепуха». Кузмин разводит руками. - Боже сохрани. Я вовсе не хочу этого сказать. Напротив. Ваши рассказы очень талантливы... Но согласитесь сами - это немножко шарж. - Это не шарж,- говорю я. - Ну, взять хотя бы язык... - Язык не шаржирован. Это синтаксис улицы... народа... Быть может, я немного утрировал, чтоб это было сатирично, чтоб это критиковало... - Не будем спорить,- говорит он мягко.- Вы дайте нам обыкновенную вашу повесть или рассказ... И поверьте - мы очень ценим ваше творчество. Я ухожу из редакции. У меня уже нет тех чувств, какие я когда-то испытывал в гимназии. У меня нет даже досады. «Бог с ним,- думаю я.- Обойдусь без толстых журналов. Им нужно нечто «обыкновенное». Им нужно то, что похоже на классику. Это им импонирует. Это сделать весьма легко. Но я не собираюсь писать для читателей, которых нет. У народа иное представление о литературе». Я не огорчаюсь. Я знаю, что я прав.