Это было в жёстком вагоне московского поезда.
Какой-то толстоватый гражданин, отрезая от буханки кусок хлеба, обронил нож.
Соседка толстоватого гражданина с любопытством спросила:
— Чего, батюшка, упало, ножик или вилка?
— Ножик,— нехотя ответил гражданин, шаря рукой по полу.
— Мужчина придёт,— сказала гражданка.— Ежели ножик упал, то мужчина...
Мой сосед, человек в зелёных обмотках и с мешком за спиной, вдруг возмутился. Даже почернел от злости.
— Это довольно вам стыдно так говорить, гражданка,— сказал он.— Довольно стыдно в двадцатом веке иметь свои предрассудки и суеверия.
Гражданка испуганно посмотрела на моего соседа.
— Примета такая,— сказала она.— Ежели нож, то мужчина обязательно придёт, ежели вилка — дама... А я, товарищ, ничего. Такая примета...
Сосед мой ехидно засмеялся.
— Вот,— сказал он,— не угодно ли! Кругом электрификация, а тут такие предрассудки...
Сосед помолчал, но потом заговорил снова, обращаясь больше ко мне, но так, чтобы и все слышали:
— Да, товарищ, кругом электричество, кругом чёрт знает какие великие идеи происходят, кругом борьба с религией, а наряду с этим, обратите внимание, полное невежество и мещанские предрассудки.
— Ну, не всегда же,— сказал я.
— А мне от этого не легче,— хмуро сказал сосед.— Я, может, товарищ, от этого со своей супругой расстался.
— Да что вы?
— Ей-богу,— сказал он.— Я хоть и беспартийный человек, а не могу, знаете ли, с мещанкой жить. Я, может, товарищ, шесть лет с ней жил, а теперь не могу. Не такое время... Я её, подлую, честью просил: брось, говорю, Катерина Васильевна, свои штучки, брось, говорю добром, мещанские предрассудки и суеверия. Так нет. Нож упал — мужчина, видите ли, придёт, попа встретила — пути, говорит, не будет, икнула — опять примета... Тьфу!
— Неужели разошлись из-за этого?
— Ей-богу,— сказал сосед,— из-за этого, и вообще, поведение у ней стало какое-то лёгкое. А я её честью просил. Не хочет — не надо. Не могу с дурой жить... А теперь я в Москву еду. А если встречу, например, в Москве настоящую, правильную гражданку без предрассудков, то обязательно на такой женюсь. Да только вряд ли, товарищ, встречу. Сомневаюсь я что-то...
Сосед замолчал, свернул папиросу и закурил.
Потом тихонько икнул и сказал:
— Вспоминает кто-то...
— Это она, жена твоя разведённая, не иначе как вспоминает,— сочувственно отозвалась гражданка.— Как-то ей теперь, милой, живётся?..
— Всё может быть. Может, и она вспоминает. А только сама, дура, виновата,— ответил гражданин, сплёвывая на пол.
1924