ванные февралем 1944 года: "В общем, ужасно глупо получилось. Написал хорошую книгу (хотя может, трудную, не массовую и не вовремя). Имел отличные отзывы — ученых, писателей и т.д.
вдруг все эти похвалы сменились криками и бранью ... Смех сейчас не очень-то нужен. И вряд ли до конца войны он понадобится". И из другого письма: "Работу предлагают кругом; но не по комическому жанру. Смешное сейчас не очень нужно. А сатирическое и вовсе не требуется. Что понятно. И в этом главное".^ Это писалось в 1944 году, когда сатирическое действительно не требовалось, требовалось героическое. Это был новый социальный заказ, на который Зощенко откликнулся циклом рассказов о партизанах вещей крайне слабых и малоинтересных. Более успешно проходила работа писателя на поприще драматургии, но и как драматург Зощенко не проявил себя по-настоящему оригинально, хотя пьесы "Парусиновый портфель" и "Очень приятно", поставленные в 1946 году, были тепло встречены публикой.
То время, однако, действительно мало располагало к шуткам. Над сатирой (как и над многим другим) снова нависли тучи (да и рассеивались ли они?). На смену тезису об "оптимистической сатире" пришла печально-известная "теория бесконфликтности". Запрещались по самому ничтожному поводу романы, рассказы и театральные постановки, среди последних "Домик"
Катаева и "Дракон" Шварца. Один из советских специалистов по сатире писал в 1962 году (тогда еще было можно) следующее: "В период культа личности почти любое талантливое сатирическое произведение объявлялось "клеветой на нашу действительность", "искажением облика советских людей" и т.д. и т.п. Многие сатирические комедии, романы, кинофильмы на внутренние темы или вообще не выходили, зарезались "на корню", или же подвергались оглушительной демагогической критике на страницах печати".Мне кажется вовсе не случайным, что в 1946 году объектами нападок выбрали сатирика и поэта, ибо эти два вида искусства, в силу своих мощных художественных возможностей по взаимодействию с читательским восприятием частности, создание неуловимого контекста) должны были особенно раздражать партийных бонз и идеологов от критики. Постановлением ПК ВКП/б/ от 14 августа 1946 года Зощенко и Ахматова были объявлены врагами советской литературы и лишены возможности публиковать свои произведения. Зощенко предъявлялось обвинение в том, что он "давно специализировался на писании пустых, бессодержательных и пошлых вещей, на проповеди гнилой безыдейности, пошлости и аполитичности, рассчитанных на то, чтобы дезориентировать нашу молодежь и отравить ее сознание". Далее шла критика опубликованного в "Звезде" рассказа "Приключения обезьяны", который, кстати сказать, является совершенно безобидной вещью среднего уровня, далеко не
лучшей в зощенковском творчестве. "Приключение обезьяны" было квалифицировано как пошлый пасквиль на советский быт и советских людей. Зощенко объявлялся литературным пошляком и подонком, которому не место в советской литературе. Постановление "О журналах Звезда" и "Ленинград" появилось в "Правде" от 21 августа 1946 года, а ровно через месяц, 21 сентября в той же "Правде" был опубликован "Доклад т.Жданова о журналах "Звезда" и "Ленинград", повторявший в еще более мрачных красках те же обвинения: "Зощенко совершенно не интересует труд советских людей, их усилия и героизм, их высокие и моральные качества. Эта тема всегда у него отсутствует. Зощенко, как мещанин и пошляк, избрал своей постоянной темой копание в самых низменных и мелочных сторонах быта. Это копание в мелочах быта не случайно. Оно свойственно всем пошлым мещанским писателям, к которым относится и Зощенко. Вы помните, как Горький на съезде советских писателей в 1934 году клеймил, с позволения сказать, "литераторов", которые дальше копоти на кухне и бани ничего не видят... Насквозь гнилая и растленная общественно-политическая и
литературная физиономия Зощенко оформилась не в самое последнее время. Его современные "произведения" вовсе не являются случайностью. Они являются лишь продолжением всего того литературного наследства" Зощенко, которое ведет начало с 20-х годов". И так далее и тому подобное — доклад слишком длинен и слишком известен, чтобы приводить из него дальнейшие цитаты.
В результате всей этой кампании Зощенко был изгнан из Союза Советских писателей и исключен из профсоюза работников печати. Он не только был с позором публично отлучен от русской литературы, но и само имя его стало жупелом.
Пытаясь как-то объясниться и оправдаться Зощенко пишет письмо Сталину, в котором говорится: "Я никогда не был антисоветским человеком. В 1918 году я добровольцем пошел в ряды Красной Армии и полгода пробыл на фронте, сражаясь против белогвардейских войск, происходил из дворянской семьи, но никогда у меня не было двух мнений — с кем мне надо идти с народом или с помещиками. Я всегда шел с народом. И этого никто от меня не отнимет. Мою литературную работу я начал в 1921 году. И стал писать с горячим желанием принести пользу народу, осмеивая все то, что подлежало осмеянию в человеческом характере, сформированным прошлой жизнью. А если иной раз люди стремились увидеть в моем тексте какие-либо якобы затушеванные зарисовки, то это могло быть только лишь случайным совпадением, в котором никакого моего злого умысла или намерения не было.
Я ничего не ищу и не прошу никаких улучшений в моей судьбе. А если и пишу Вам, то с единственной целью несколько облегчить свою боль. Мне весьма тяжело быть в Ваших глазах литературным пройдохой, низким человеком или человеком, который отдавал свой труд на благо помещиков и банкиров. Это ошибка. Уверяю Вас".
Стоило ли писать Сталину? Сталин получал каждый день несколько сот писем, и что он с ними делал — неизвестно. Правда, письма от писателей он любил и любил играть с писателями в кошки-мышки. Письма писателей Сталину, если бы все их обнаружить и собрать, могли бы стать материалом для нового весьма интересного исследования. По-видимому, Зощенко верил в возможность активного вмешательства Сталина, в его непричастность к допущенной "ошибке"
Помнил он и об эффективности некоторых писем Сталину, посланных в двадцатых-тридцатых годах некоторыми писателями.