Навигация
Последние новости:
Рекомендуем

Показать все

Посещаймость
Ночное происшествие
Давеча иду ночью по улице. Возвращаюсь от знакомых.
Улица пустынная. Душно. Где-то гремит гром.
Иду по улице. Кепочку снял. Ночные зефиры обвевают мою голову.
Улица пустынная. Душно. Где-то гремит гром.Иду по улице. Кепочку снял. Ночные зефиры обвевают мою голову.
Не знаю, как вы, уважаемые граждане, а я люблю ночью пошляться по улицам. Очень как-то свободно чувствуешь себя. Можно размахивать руками. Никто тебя не толкнёт. Как-то можно беззаботно идти.
В общем, иду по улице и вдруг слышу какой-то стон. Стон — не стон, а какой-то приглушённый крик.
Смотрю по сторонам — нет никого.
Прислушиваюсь — снова какой-то стон раздаётся.
И вдруг, всё равно как из-под земли, слышу слова: «Родимый, родимый!..»
Что за чепуха в решете.
Смотрю на окна. «Может,— думаю,— разыгралась какая-нибудь домашняя сценка? Мало ли! Может, выпивший муж напал на жену, или, наоборот, та его допиливает?..»
Смотрю все этажи — нет, ничего не видно.
Вдруг слышу: кто-то по стеклу пальцами тренькает.
Гляжу: магазин. И между двух дверей этого магазина сидит на венском стуле престарелый мужчина. Он, видать, сторож. Караулит магазин.
Подхожу ближе. Спрашиваю:
— Что тебе, батя?
Сторож глухим голосом говорит:
— Родимый, сколько часов?
— Четыре,— говорю.
— Ох,— говорит,— ещё два часа сидеть... Не нацедишь ли, говорит, мне водички? Отверни крантик у подвала и нацеди в кружечку. А то испить охота. Душно!
Тут он через разбитое верхнее стекло подаёт мне кружку. И я исполняю его просьбу. Потом спрашиваю:
— А ты что, больной, что не можешь сам нацедить?
Сторож говорит:
— Да я бы и рад нацедить. Немножко бы прошёл, промялся. Да выйти отсель не могу: я же закрыт со стороны улицы.
— Кто же тебя закрыл? — спрашиваю. — Ты же сторож. Зачем же тебя закрывать?
Сторож говорит:
— Не знаю. Меня всегда закрывают. Пугаются, что отойду от магазина и где-нибудь прикорну, а вор тем временем магазин обчистит. А если я сижу между дверей, то хоть я и засну, вор меня не минует. Он наткнётся на меня, а я крик подыму. У нас такое правило: всю ночь сидеть между дверей.
Я говорю:
— Дурацкое правило. Обидно же сидеть за закрытой дверью.
Сторож говорит:
— Я обиды не стою. И мне самому вполне удобно, что меня от воров закрывают. Я их как огня боюсь. А когда я от них закрыт, у меня и боязни нету. Тогда я спокоен.
— В таком случае,— говорю,— ты, папаша, походил бы по магазину, размял бы свои ноги. А то, как чучело, сидишь на стуле всю ночь. Противно глядеть.
Он говорит:
— Что ты, родимый! Разве я могу в магазин войти? Я бы и рад туда войти, да та дверь в магазин на два замка закрыта, чтоб я туда не вошёл.
— Значит,— говорю,— ты, папаша, сидишь и караулишь между двух закрытых дверей?
Сторож говорит:
— Именно так и есть... А что ты ко мне пристаёшь, я не понимаю. Налил мне водички и иди себе с богом. Только мне спать мешаешь. Трещишь как сорока.
Тут сторож допил свою воду, вытер рот рукавом и закрыл глаза, желая этим показать, что аудиенция закончена.
Я побрёл дальше. И не без любопытства поглядывал теперь на двери других магазинов. Однако ночных сторожей, подобных этому, я не увидал.
Домой я пришёл поздно. Долго ворочался в постели, не мог заснуть. Всё время думал: нельзя ли изобрести какой-нибудь электрический прибор, чтоб он затрещал, если кто-нибудь сунется в магазин? А то пихать между двух закрытых дверей живого человека как-то досадно и огорчительно. Всё-таки человек — это, так сказать, венец создания. И совать его в щель на роль капкана как-то странно.
Потом я подумал, что, вероятно, такие электрические приборы уже изобретены. Скажем, наступишь ногой на порог — и вдруг гром и треск раздастся. Но, вероятно, это ещё не освоено, а может, и дорого стоит, или ещё что-нибудь — какие-нибудь технические сложности, раз нанимают для этого живую силу.
Потом мои мысли спутались, и я заснул. И увидел сон, будто ко мне приходит этот ночной сторож и ударяет меня кружкой по плечу. При этом говорит: «Ну, что ты к сторожам пристаёшь! Живём тихо, мирно. Караулим. А ты лезешь со своей амбицией. Портишь нашу тихую стариковскую карьеру». Утром, проснувшись, я всё-таки решил написать этот фельетон — без желания кому-либо испортить карьеру.