Навигация
Последние новости:
Рекомендуем

Показать все

Посещаймость
ЗАКРЫВАЙТЕ ДВЕРИ
Змею мы рассекли, но не убили. 
     Она срастется — и опять жива. 
     
     
1
     Я часто видел нищих во сне. Грязных. Оборванных. В лохмотьях. 
     Они стучали в дверь моей комнаты. Или неожиданно появлялись на дороге. 
     В страхе, а иногда и в ужасе я просыпался. 
     Я стал думать — почему я вижу нищих. Чем они меня устрашают? Не есть ли нищий — второй условный раздражитель, подобный воде? 
     Я перелистал свои воспоминания, надеясь среди них найти устрашающие меня сцены. 
     Нет, образ нищего отсутствовал в моих воспоминаниях. Только лишь одна короткая сценка относилась к трехлетнему возрасту — мать шутливо протянула меня нищему. 
     Может быть, этот нищий устрашил меня? Может быть, остался неосознанный инфантильный страх, оживающий в моих сновидениях? 
     Я вспомнил о тех нищих, которых я встречал на улице. Нет, никакого страха я к ним не чувствовал. Никакого волнения не испытывал. 
     А ведь этот страх должен и днем присутствовать в какой-то, хотя бы самой незначительной степени- Мы видели этот деформированный страх к воде. Он и днем выражался в странных симптомах. Он нашел отражение во всей моей жизни. Я боролся с этим неосознанным страхом путем знаний. Была проделана гигантская борьба. Следы этой трагической бессмысленной борьбы остались в моих записных книжках, в моей литературе. 
     Тогда я раскрыл свои записные книжки, рассчитывая на их страницах найти следы новой грандиозной борьбы, следы новых схваток с неосознанным противником. 
     Однако в записных книжках я на этот раз не нашел того, что искал. Не было ни цифр, ни справок. Не было ничего такого, что могло говорить о повышенной заинтересованности к новому объекту. 
     Тогда я перелистал свои сочинения, книги. 
     Нет сомнения, тема нищего меня весьма интересовала. Но это был нормальный интерес литератора к социальному явлению. 
     Эта тема присутствовала только лишь в той степени, в какой ей надлежало присутствовать в сочинениях сатирического писателя. Мне даже показалось, что эта тема недостаточно полно и широко взята. 
     Я был озадачен. Как же так? Я видел нищих во сне. Нищие меня устрашали. Это очевидно. Однако проходила ночь, вставало солнце, и след нищего терялся в его лучах. 
     
Змею мы рассекли, но не убили.     
Она срастется — и опять жива.           1

     Я часто видел нищих во сне. Грязных. Оборванных. В лохмотьях.      Они стучали в дверь моей комнаты. Или неожиданно появлялись на дороге.      В страхе, а иногда и в ужасе я просыпался.      Я стал думать — почему я вижу нищих. Чем они меня устрашают? Не есть ли нищий — второй условный раздражитель, подобный воде?      Я перелистал свои воспоминания, надеясь среди них найти устрашающие меня сцены.      Нет, образ нищего отсутствовал в моих воспоминаниях. Только лишь одна короткая сценка относилась к трехлетнему возрасту — мать шутливо протянула меня нищему.      Может быть, этот нищий устрашил меня? Может быть, остался неосознанный инфантильный страх, оживающий в моих сновидениях?      Я вспомнил о тех нищих, которых я встречал на улице. Нет, никакого страха я к ним не чувствовал. Никакого волнения не испытывал.      А ведь этот страх должен и днем присутствовать в какой-то, хотя бы самой незначительной степени- Мы видели этот деформированный страх к воде. Он и днем выражался в странных симптомах. Он нашел отражение во всей моей жизни. Я боролся с этим неосознанным страхом путем знаний. Была проделана гигантская борьба. Следы этой трагической бессмысленной борьбы остались в моих записных книжках, в моей литературе.      Тогда я раскрыл свои записные книжки, рассчитывая на их страницах найти следы новой грандиозной борьбы, следы новых схваток с неосознанным противником.      Однако в записных книжках я на этот раз не нашел того, что искал. Не было ни цифр, ни справок. Не было ничего такого, что могло говорить о повышенной заинтересованности к новому объекту.      Тогда я перелистал свои сочинения, книги.      Нет сомнения, тема нищего меня весьма интересовала. Но это был нормальный интерес литератора к социальному явлению.      Эта тема присутствовала только лишь в той степени, в какой ей надлежало присутствовать в сочинениях сатирического писателя. Мне даже показалось, что эта тема недостаточно полно и широко взята.      Я был озадачен. Как же так? Я видел нищих во сне. Нищие меня устрашали. Это очевидно. Однако проходила ночь, вставало солнце, и след нищего терялся в его лучах.      
 2
     Тогда я вновь стал обдумывать свою жизнь, стараясь вспомнить сцены, чем-либо связанные с нищим. 
     Однако ничего существенного мне не удалось припомнить из этой области. Никаких нищих я не мог вызвать из забвения. 
     Но вот, напряженно думая о своем детстве, я увидел какой-то нелепый сон. 
     Пароход. На палубе толпа пассажиров. Эта толпа аплодирует мне. Из толпы выходит весьма моложавый старик. Он цветущий, подтянутый, краснощекий. С цветком в петлице. 
     Почтительно поклонившись мне, старик произносит: 
     — О, благодарю вас, молодой человек! Вспомните, какой я был дряхлый, когда мне было 80 лет. Теперь, когда мне стало 60 — я чувствую себя отлично. 
     Я отвечаю: 
     — Очень рад, Павел Петрович, что мне удалось нам помочь. 
     Старик берет меня под руку. Мы с ним торжественно шествуем. Доходим до какой-то двери. Дверь открывается. Старик исчезает. 
     Вот весь сон. Он кажется абсурдным, бессмысленным. Я даже сначала не хотел о нем думать. 
     А надо сказать, что этот сон относился к тому периоду, когда я начал собирать материал для моей книги «Возвращенная молодость». Стало быть, какой-то старик благодарил меня за эту мою будущую книгу, которая вернула ему молодость. 
     Я стал думать об этом толстомордом старике — не видел ли я его в жизни. Нет, эти багровые щеки мне не приходилось раньше видеть. 
     Но почему же в таком случае я назвал его Павлом Петровичем? Ведь так называют только знакомых. 
     Я стал перебирать в моей памяти забытые имена. Такого имени я не мог припомнить. 
     Но тут мое внимание остановилось на двери, до которой я довел старика. Где же я видел эту тяжелую, резную, дубовую дверь? Нет сомнения, я где-то ее видел. Я отлично ее помню. Помню даже медную дощечку на ней. И фамилию на этой дощечке — Чистяков. 
     Какой же это Чистяков? 
     Я стал перебирать в своей памяти фамилии. Нет, среди знакомых фамилии этой не имелось. 
     Был весьма известный художник Чистяков. Но какое же отношение он имел ко мне? 
     Любопытства ради я открыл энциклопедический словарь, чтоб посмотреть, как звали этого художника. И с удивлением увидел, что имя и отчество его совпадало с тем, что я произнес во сне. 
     Это был знаменитый русский художник Павел Петрович Чистяков. 
     Неожиданно я вспомнил — он был начальником моего отца по Академии художеств. 
     И вдруг с необычайной отчетливостью я припомнил забытую сцену. 
     
3
     Зима. Снег. Васильевский остров. 
     Я с матерью иду по улице. Мы останавливаемся у двери, на которой медная дощечка «Павел Петрович Чистяков». 
     Я звоню. Дверь открывает швейцар. Мама говорит: 
     — Скажите его превосходительству, что кришла вдова художника Зощенко. 
     Швейцар уходит и, вернувшись, говорит: 
     — Его превосходительство просит вас обождать здесь. 
     Мы садимся на деревянный диван. Долго сидим, поглядывая на широкую шикарную лестницу. Мы ждем очень долго. Я начинаю хныкать. Мне скучно. Неприятно так долго ждать. Я говорю матери: 
     — Если он так долго не идет, значит, он не нуждается в нас. Мама, давай уйдем. 
     Мама тихо говорит мне: 
     — Не он, а мы нуждаемся в нем. Сейчас, когда папа умер, мы должны получить пенсию. А сколько мы получим, это будет зависеть от Павла Петровича. 
     Проходит час. Наконец по лестнице спускается старик в черном сюртуке. Старик весьма стар, сухощав, бледен. 
     Мама почтительно кланяется ему. И о чем-то просит. 
     Старик что-то брюзгливо отвечает, делая сильное ударение на «о». 
     Беседа продолжается три минуты. 
     Мы уходим. 
     Мама берет меня за руку. И мы снова идем по улице. Я говорю: 
     — Мама, вот уж я бы не стал так вежливо говорить, как ты с ним говорила. Мама отвечает: 
     — Что же делать, Мишенька,— мы от него зависим. — Все равно. Он плохо с тобой разговаривал. И плохо попрощался — сразу отвернулся. 
     Мама начинает плакать. 
     Я говорю маме: 
     — Да, но он со мною поступил еще хуже, чем с тобой. Он даже не поздоровался со мной и не попрощался. И то я не плачу. 
     Мама плачет еще сильней. 
     Чтоб утешить ее, я говорю: 
     — У меня есть 20 копеек. Если хочешь, я найму извозчика и мы поедем домой. 
     Я нанимаю извозчика, и мы садимся с мамой в пролетку. 
     
4
     Мне показалось, что эта сцена в передней имела значение в моей жизни. 
     Мне показалось, что эта сцепа устрашила меня. 
     В самом деле. Снова передо мной был образ нищего. Однако на этот раз нищий я был сам. 
     Я стоял в передней с протянутой рукой. Я просил. И мне подавали. Быть может, я боялся стать нищим? Боялся очутиться в качестве жалкого просителя? И вот почему образ нищего устрашил меня? 
     Я стал думать о нищих, которые во множестве бродили по старым дорогам моей страны. И о великой революции, которая поставила своей задачей уничтожить это бедствие. 
     Я стал думать о том прошлом мире, в котором я родился и жил. О том мире, который создав нищих, просителей, людей, которые кланяются, клянчат, унижаются. 
     Вероятно, этот мир устрашил меня. Вселил неуверенность. Создал пугало в образе нищего. 
     Я вспомнил этот мир. Вспомнил людей, окружающих меня. Вспомнил взаимоотношения. 
     Нет сомнения, это был несчастный мир. Он нес с собой болезни не менее опасные, чем те, о которых я пишу в этой книге. Он мог вселить тревогу, беспокойство, страх. Нет сомнения, он мог создать пугало в образе нищего. 
     Итак, я вспомнил этот мир, в котором я родился. Мир богатых и нищих. Мир просителей и подающих. Мир, который меня устрашил. 
     Какое странное и смешанное чувство я испытал. Какую боль я почувствовал, когда вдруг понял, что этот мир я никогда больше не увижу. И какую радость при этом я испытал. 
     Но чему же я радовался? О чем сожалел? Что оставил я в том прошлом мире, который оплакивал? И почему я оплакивал то, что меня устрашало? 
     Я не мог понять. Не мог выразить словами причину этой своей боли, своего сожаления. И тогда я рассказал об этих своих чувствах одной одинокой женщине. Она была моя сверстница. Но она больше знала о прошлом мире. 
     Она сказала: 
     - Я испытываю такие же чувства. Но только пни не случайны, как у вас. Я не перестаю оплакивать прошлый мир. хотя уже минуло восемь лет с тех пор, как мы его потеряли. 
     Я сказал: 
     — Но ведь прошлый мир был ужасный мир. Это был мир богатых и нищих. Он мог устрашать людей. Это был несправедливый мир. 
     - Пусть несправедливый,— ответила жен щина,— но я предпочитаю видеть богатых и нищих вместо тех сцен, пусть и справедливых, но неярких, скучных и будничных, какие мы видим. Новый мир — это грубый мужицкий мир. В нем нет той декоративности, к какой мы привыкли. Нет той красивости, какая радует наш взор, слух, воображение. И вот в чем наша боль и наше сожаление. Что касается справедливости, то я с вами не спорю, хотя и предполагаю, что башмак стопчется на ноге. 
     Уйдя от этой женщины, я стал думать — так ли это, как она сказала? 
     Мне захотелось припомнить какие-нибудь изящные сцены из прошлого. Я принялся думать о шелковых тканях, о музыке в гостиных, об утонченных словах, произнесенных при встречах, о лакированных экипажах, проезжающих по улицам. 
     Я припомнил несколько сцен. Нет, они не были связаны с душевным волнением. Они не вошли в мои воспоминания. Должно быть, они были привычны для моего взора. Должно быть, они были ничем не удивительны, повседневны. 
     
5
     Об этих сценах, вероятно, я не вспомнил бы, если б не подумал о том, о чем думаю теперь, стараясь понять, откуда возникла эта боль, эта радость и сожаление.