Извольте рассказ.

Высокой квалификации токарь по металлу, Иван Борисович Левонидов, рассказал мне его.

— Да, дорогой товарищ,— сказал Левонидов,— такие дела на свете делаются, что только в книгу записывай.

Появился у нас, на заводе, любимчик — Егорка Драпов. Человек он арапистый. Усишки белокурые. Взгляд этакий вредный. И нос вроде перламутровой пуговицы.

А карьеру между тем делает. По службе повышается, на лёгкую работу назначается и жалованье получает по высшему разряду.

Мастер с ним за ручку. А раз даже, проходя мимо Егорки Драпова, мастер пощекотал его пальцами и с уважением таким ему улыбнулся.

Стали рабочие думать, что и почему. И за какие личные качества повышается человек. Думали, гадали, но не разгадали и пошли к инженеру Фирсу.

— Вот,— говорим,— любезный отец, просим покорнейше одёрнуть зарвавшегося мастера. Пущай не повышает своего любимца Егорку Драпова. И пальцем пущай не щекотит, проходя мимо.

Сначала инженер, конечно, испугался — думал, что его хотят выводить на свежую воду, но после обрадовался.

— Будьте,— говорит,— товарищи, благонадёжны. Зарвавшегося мастера одёрну, а Егорку Драпова в другое отделение переведу.

Проходит между тем месяц. Погода стоит отличная. Ветры дуют южные. И наводнения не предвидится. А любимчик — Егорка Драпов — карьеру между тем делает всё более заманчивую.

И не только теперь мастер, а и сам любимый спец с ним похохатывает и ручку ему жмёт.

Ахнули рабочие. И я ахнул.

«Нужели же,— думаем,— правды на земле нету? Ведь за какие же это данные повышается человек и пальцами щекотится мастером?»

Пошли мы небольшой группой к красному директору Ивану Павловичу.

— Вы,— говорим,— который этот и тому подобное. Да за что же,— говорим,— такая несообразность?

А красный директор, нахмурившись, отвечает:

— Я,— говорит,— который этот и тому подобное. Я,— говорит,— мастера и спеца возьму под ноготь, а Егорку Драпова распушу, как собачий хвост. Идите себе, братцы, не понижайте производительности.

И проходит месяц — Егорка Драпов цветёт, как маков цвет или, скажем, хризантема в саду. Балуют его и милуют, и ручку со всех сторон наперерыв ему жмут. И директор жмёт, и спец жмёт, и сам мастер, проходя мимо, щекотит Егорку Драпова.

Взвыли тут рабочие, пошли всей гурьбой к рабкору Настину. Плачутся:

— Рабкор ты наш, золото, драгоценная головушка. Ругали мы тебя, и матюкали, и язвой называли: мол, жалобы зачем в газету пишешь. А теперича, извините и простите... Выводите Егорку Драпова на свежую воду.

— Ладно,— сказал Настин.— Это мы можем, сейчас поможем. Дайте только маленечко сроку, погляжу, что и как, и почему человек повышается. Хвост ему накручу, будьте покойны.

И проходит месяц. Ветры дуют южные. И наводнения не предвидится. Птички по воздуху порхают, и бабочки крутятся.

А Егорка Драпов цветёт жасмином или даже пёстрой астрой распущается.

И даже рабкор Настин, проходя однажды мимо, пощекотал Егорку и дружески ему так улыбнулся.

Собрались тут рабочие обсуждать. Говорили, говорили — языки распухли, а к результату не пришли.

И тут я, конечно, встреваю в разговор.

— Братцы,— говорю,— я,— говорю,— первый гадюку открыл, и я её и закопаю. Дайте срок.

И вдруг на другой день захожу я в Егоркино отделение и незаметно становлюсь за дверь. И вижу. Мастер домой собирается, а Егорка Драпов крутится перед ним бесом и вроде как тужурку подаёт.

— Не застудитесь,— говорит,— Иван Саввич. Погодка-то,— говорит,— страсть неблагоприятная.

А мастер Егорку по плечу стукает и хохочет.

— А и любишь,— говорит,— ты меня, Егорка, сукин сын.

А Егорка Драпов почтительно докладывает:

— Вы,— говорит,— мне, Иван Саввич, вроде как отец родной. И мастер,— говорит,— вы отличный. И личностью,— говорит,— очень вы мне покойную мамашу напоминаете, только что у ей усиков не было.

А мастер пожал Егоркину ручку и пошёл себе.

Только я хотел из-за двери выйти, шаг шагнул — рабкор Настин прётся.

— А,— говорит,— Егорушка, друг ситный! Я,— говорит,— знаешь ли, такую давеча заметку написал — ай-люли.

А Егорка Драпов смеётся.

— Да уж,— говорит,— ты богато пишешь. Пушкин,— говорит,— и Гоголь дерьмо против тебя.

— Ну, спасибо,— говорит рабкор,— век тебе не забуду. Хочешь тую заметку прочту?

— Да чего её читать,— говорит Егорка,— я,— говорит,— и так, без чтения, в восхищении.

Пожали они друг другу ручки и вышли вместе. А я следом.

Навстречу красный директор прётся.

— А,— говорит,— Егорка Драпов, наше вам... Ну-ка,— говорит,— погляди теперича, какие у меня мускулы.

И директор рукав свой засучил и показывает Егорке мускулы.

Нажал Егорка пальцем на мускулы.

— Ого,— говорит,— прибавилось.

— Ну, спасибо,— говорит директор,— спасибо тебе, Егорка.

Тут оба два — директор и рабкор — попрощались с Егоркой и разошлись.

Догоняю я Егорку на улице, беру его, подлеца, за руку и говорю:

— Так,— говорю,— любезный. Вот,— говорю,— какие паутины вы строите.

А Егорка Драпов берёт меня под руку и хохочет.

— Да брось,— говорит,— милый... Охота тебе... Лучше расскажи, как живёшь, и как сынишка процветает.

— Дочка,— говорю,— у меня, Егорка. Не сын. Отличная,— говорю,— дочка. Бегает...

— Люблю дочек,— говорит Егорка.— Завсегда,— говорит,— любуюсь на них и игрушки им жертвую...

И проходит месяц. Ветры дуют южные. И наводнения не предвидится. А Егорка Драпов цветёт, как маков цвет или, скажем, хризантема в саду.

А вчера, проходя мимо, пощекотал я Егорку Драпова.

Чёрт с ним. Хоть, думаю, и подлец, а приятный человек.

Полюбил я Егорку Драпова.

1925