Недавно Володьке Гусеву припаяли на суде. Его признали отцом младенца с обязательным отчислением жалованья. Горе молодого счастливого отца не поддаётся описанию. Очень он грустит по этому поводу.
— Мне,— говорит,— на младенцев завсегда противно было глядеть. Ножками дрыгают, орут, чихают. Толстовку тоже, очень просто, могут запачкать. Прямо житья нет от этих младенцев.
А тут ещё такой мелкоте деньги отваливай. Третью часть жалованья ему подавай. Так вот — здорово живёшь. Да от этого прямо можно захворать. Я народному судье так и сказал:
— Смешно,— говорю,— народный судья. Прямо,— говорю,— смешно, какие ненормальности. Этакая,— говорю,— мелкая крошка, а ему третью часть. Да на что,— говорю,— ему третья часть? Младенец,— говорю,— не пьёт, не курит и в карты не играет, а ему выкладывай ежемесячно. Это,— говорю,— захворать можно от таких ненормальностей.
А судья говорит:
— А вы как насчёт младенца? Признаёте себя ай нет?
Я говорю:
— Странные ваши слова, народный судья. Прямо,— говорю,— до чего обидные слова. Я,— говорю,— захворать могу от таких слов. Натурально,— говорю,— это не мой младенец. А только,— говорю,— я знаю, чьи это интриги. Это,— говорю,— Маруська Коврова насчёт моих денег расстраивается. А я,— говорю,— сам тридцать два рубли получаю. Десять семьдесят пять отдай,— что ж это будет? Я,— говорю,— значит, в рваных портках ходи. А тут,— говорю,— параллельно с этим Маруська рояли будет покупать и батистовые подвязки на мои деньги. Тьфу,— говорю,— провались, какие неприятности!
А судья говорит:
— Может, и ваш. Вы,— говорит,— припомните.
Я говорю:
— Мне припоминать нечего. Я,— говорю,— от этих припоминаний захворать могу... А насчёт Маруськи — была раз на квартиру пришедши. И на трамвае,— говорю,— раз ездили. Я платил. А только,— говорю,— не могу я за это всю жизнь ежемесячно вносить. Не просите...
Судья говорит:
— Раз вы сомневаетесь насчёт младенца, то мы сейчас его осмотрим и пущай увидим, какие у него наличные признаки.
А Маруська тут же рядом стоит и младенца своего разворачивает.
Судья посмотрел на младенца и говорит:
— Носик форменно на вас похож.
Я говорю:
— Я,— говорю,— извиняюсь, от носика не отказываюсь. Носик действительно на меня похож. За носик,— говорю,— я завсегда способен три рубля или три с полтиной вносить. А зато,— говорю,— остатний организм весь не мой. Я,— говорю,— жгучий брюнет, а тут,— говорю,— извиняюсь, как дверь белое. За такое белое — рупь или два с полтиной могу только вносить. На что,— говорю,— больше, раз оно в союзе даже не состоит.
Судья говорит:
— Сходство действительно растяжимое. Хотя,— говорит,— носик весь в папашу.
Я говорю:
— Носик не основание. Носик,— говорю,— будто бы и мой, да дырочки в носике будто бы и не мои — махонькие очень дырочки. За такие,— говорю, дырочки не могу больше рубля вносить. Разрешите,— говорю,— народный судья, идти и не задерживаться.
А судья говорит:
— Погоди маленько. Сейчас приговор вынесем.
И выносят — третью часть с меня жалованья.
Я говорю:
— Тьфу на всех. От таких,— говорю,— дел захворать можно.
1926