Девяносто лет назад убили на дуэли Александра Сергеевича Пушкина. Вся Россия, можно сказать, горюет и слезы льет в эту прискорбную годовщину. Но, между прочим, больше всех горюет и убивается -- Иван Федорович Головкин.Этот милый человек при одном только слове -- Пушкин -- ужасно вздрагиваети глядит в пространство.
И как же ему, братцы, не глядеть в пространство, если обнаружиласьтакая,можно сказать, печальная, теневая сторона жизни гениального поэта. Мы, конечно, начнем нашу повесть издалека, чтобы не оскорбить память знаменитого гения. Начнем примерно с 1921 года. Тогда будет все наглядней.
В 1921 году, в декабре месяце приехал из армии в родной свой городок Иван Федорович Головкин. А тут как раз нэп начался. Оживление. Булки стали выпекать. Торговлишка завязалась. Жизнь, одним слоном, ключом забила. А наш приятель Головкин, несмотря на это, ходит по городу безуспешно.
Помещения не имеет, И спит по субботам у знакомых. На какой-то подстилке. В передней комнате. Ну и, конечно, через это настроен скептически.
-- Нэп,-- говорит,-- это форменная утопия. Полгода, говорит, не могу помещения отыскать.
В 1923 году Головкин все-таки словчился и нашел помещение. Или он въездные заплатил, или вообще фортуна к нему обернулась, но только нашел. Комната маленькая. Два окна. Пол, конечно. Потолок. Это все есть. Ничего против не скажешь.
А очень любовно устроился там Головкин. На шпалеры разорился -- оклеил. Гвозди куда надо приколотил, чтоб уютней выглядело. И живет, как падишах. А время, конечно, идет. Вот уже восемьдесят седьмая годовщина ударяет со дня смерти нашего дорогого поэта Пушкина. Потом восемьдесят восьмая. На восемьдесят девятой годовщине разговоры, конечно, поднялись в квартире.
Пушкин, дескать. Писатель. Жил, дескать, в свое время в этом помещении. Осчастливил, дескать, жилплощадь своим нестерпимым гением. Не худо бы в силу этого какую ни
на есть досточку приклепать с полным обозначением события -- в назидание потомству.
Иван Федорович Головкин тоже сдуру участие принял в этой дощечке, на свою голову. Только вдруг в квартире ропот происходит. Дамы мечутся. Кастрюльки чистят.
Углы подметают. Комиссия приходит из пяти человек с учеными бородами. Помещение осматривает.
Увидела комиссия разную домашнюю требуху в квартире -- кастрюли и пиджаки -- и горько так вздохнула.
-- Тут,-- говорит,-- когда-то Александр Сергеевич Пушкин две недели гостил у своего приятеля. И что же мы здесь видим спустя столетие? Мы видим, что в данной квартире форменное безобразие наблюдается. Вон метла стоит. Вон брюки висят -- подтяжки по стенам развеваются. Ведь это же прямо оскорбительно для памяти гения! Нет, вряд ли поэт посетил бы своего приятеля, если б знал, чем все это кончится.
Ну, одним словом, через три недели выселили всех жильцов из этого помещения. Головкин, это верно, очень ругался. Крыл суровую пушкинскую эпоху и в особенности царя Николая Первого.
Однако и своим от Головкина досталось -- зачем, дескать, нет квартир и жить негде. Иван Федорович Головкин выражал свое особое мнение открыто, не боясь никаких последствий.
-- Что ж,-- говорит,-- это такое? Ну -- пущай он гений. Ну -- пущай стишки сочинил: "Птичка прыгает на ветке". Но зачем же средних людей выселять? Тогда предоставьте им площадь или дайте въездные.
Хотел Головкин в Пушкинский заповедник поехать -- ругаться, но после занялся подыскиванием помещения. Он и сейчас еще ищет. Осунулся, поседел. Требовательный такой стал. Все расспрашивает, кто да кто раньше жил в этом помещении. И не жил ли здесь, оборони создатель, Демьян Бедный или артист Качалов? А если жил, то он,
Головкин, и даром не возьмет такого помещения.
А это верно: как это некоторые крупные гении легкомысленно поступают -- мотаются с квартиры на квартиру, переезжают. А после такие печальные результаты.
Да вот недалеко ходить,-- один наш знакомый поэт за последний год не менее семи комнат сменил. Все, знаете, никак не может ужиться. За неплатеж. А ведь, может, он, черт его знает, гений!
Ох, и обложат же его лет через пятьдесят за эти самые семь комнат. Единственно, может быть, кризис несколько ослабнет к тому времени. Одна надежда.
1927