тателей автора принимается за простодушие рас­сказчика. Приведем типичные примеры "прогова-ривания" героя. Вот он радуется размаху жилищ­ного строительства в стране:

Недавно ездили мы через весь Союз. Спе­циально глядели, как живут люди.

Ничего себе, живут. Стараются.

В любом городе заметно вырастают новые дома и домишки. Все больше такие неболь­шие коттеджи, вроде халуп.

И жилищный кризис в связи с этим начал, как будто бы, слегка ослабевать. Более как семнадцать человек в одной комнате нам не приходилось видеть.

Много ли человеку нужно

Другой формой скрытой сатиры является раз­глагольствование героя по поводу того или ино­го начинания, которое он поддерживает, но, на­ивно философствуя о нем, обнаруживает его ма-лоэффективность, а порой и абсурдность.

Как в других городах проходит режим экономии, я, товарищи, не знаю, а вот в городе Борисове этот режим выгодно обер­нулся.

За одну короткую зиму в одном только нашем учреждении семь сажен еловых дров сэкономлено. Худо ли?

Десять лет такой экономии — это десять кубов все-таки. А за сто лет очень свободно три барки сэкономить можно. Через тысячу лет вообще дровами торговать можно будет.

И об чем только народ раньше думал? От­чего такой выгодный режим раньше в оби­ход не вводил? Вот обидно-то!

Режим экономии

По сходной схеме построены наивные рассуж­дения героя о преодолении в стране жилищного кризиса:

давеча, граждане, воз кирпичей по улице

У провезли. Ей-богу!

меня, знаете, аж сердце затрепетало от радости. Потому строимся же, граждане. Кирпич-то ведь не зря везут. Домишко, значит, где-нибудь строится. Началось тьфу, тьфу, не сглазить!

Лет, может, через двадцать, а то и меньше, у каждого гражданина по цельной комнате

будет. А ежели население шибко не увели­чится и, например, всем аборты разрешат то и по две. А то и по три на рыло. С ванной. Вот заживем-то когда, граждане! В одной

комнате, скажем, спать, в другой гостей принимать, в третьей еще чего-нибудь. Ма­ло ли! Делов-то найдется при такой свободной жизни.

Кризис

Часто герой рассказа, давая свою оценку про­исшествию или критикуя других людей, обнару­живает свои слабости и недостатки. Этот тип са­тирического осмеяния можно назвать "саморазоблачением героя . В одном из ранних расска­зов герой пишет донос на своих соседей по дому. В одной квартире варят самогон, в другой живет девица легкого поведения. Донос, однако, неожи­данно характеризует самого доносчика, как кли­ента своих соседей. В результате невольного са­моразоблачения, герой открывает истинные при­чины, побудившие его к кляузе — он недоволен качеством товара и пренебрежительным к себе отношением:

А еще сообщаю, как я есть честный гражданин, что квартира № 3 тоже, без сомне­ния, подозрительна по самогону, в каковой вкладывают для скусу, что ли, опенки, или, может быть, пельсинные корки, отчего блю­ешь сверх нормы. А в долг, конешно, тоже не доверяют. Хушь плачь!

...А еще, как честный гражданин, сообщаю, что девица Варька Петрова есть подозри­тельная и гулящая. А когда я к Варьке подошедши, так она мной гнушается.

Честный гражданин

Зощенковский герой зачастую камуфлирует то, что подвергается осмеянию в рассказе. Типо­логию рассказа Зощенко в самых общих чертах можно представить как сочетание комизма пер­сонажа, юмора языка и ситуативного юмора. Это сочетание, однако, представляет лишь поверх­ностную структуру рассказа. Глубинная же структура и есть сатира собственно — сатиричес­кое осмеяние того или иного типического явле­ния жизни, которое является причиной как не­лепой ситуации, так и самого нелепого поведе­ния и мышления героя. В вышеупомянутом рас­сказе о доносе, за комизмом саморазоблачения скрываются совсем не смешные реалии жизни: самогоноварение, пьянство, проституция, кляуз­ничество, которые для "своего" читателя не просто экономические трудности, а правда его существования. Ведь он знает, как такая, на пер­вый взгляд, безобидная кляуза может повлиять на судьбу соседей доносчика, как он сам, чело­век низкий и беспринципный, может в результате своей кляузной деятельности, оказаться на довольно ответственном посту, где от него бу­дут зависеть судьбы многих людей.

Сатира Зощенко не бичует, она ставит вопро­сы. Это вопросы не открытые, а подспудные. По­чему в стране экономическая разруха, почему такая большая часть населения занимается неле­гальной деятельностью, почему в стране верят доносам любого рода, почему новая "ураганная идеология" не изменила коренным образом со­знания масс, как это утверждалось и утверждает­ся в работах идеологов социализма?

Рассказ Зощенко, таким образом, сатирически двухфокусен, двуобъектен, двупланов. Объект открытого осмеяния — герой-рассказчик — ока­зывается объектом самоосмеяния в глазах нор­мативного читателя, в то время как объектом скрытого осмеяния оказывается "наша бурная действительность". И читатели, и партийные кри­тики, и политические идеологи всегда это хорошо

понимали, поэтому они вовсе не случайно счита­ли рассказы Зощенко (как и сатиру вообще) посягательством на абсолютную верность и не­зыблемость социалистических устоев. Другое де­ло, что сатирическая дву плановость рассказов

Зощенко мешала им заклеймить его до конца, ибо все было так искусно сделано, что не под­давалось грубой односторонней трактовке, а ав­тор и его сторонники всегда могли опровергнуть обвинения, сказав, что был описан лишь единич­ный случай, что цель рассказа — искоренение от­дельных мелких недостатков, борьба с мещан-

ством и канцелярщиной, или все свалить на уз­кое мировоззрение комического героя и непони­мание им событий. Суть же этой двуплановости была в том, что реакция читателя на рассказ оп­ределяла его (рассказа) крамольность, а не сам текст как таковой. Читательское восприятие, од­нако, никак не могло подвергаться критике, ибо автор за него как бы не был ответствен.