С другой стороны, масса людей — аппарат — вместо того, чтобы заняться работой (хоть бы и произ­водством галош для населения) ничего не делает. Заканчивается рассказ двусмысленным воскли­цанием: "Вот, — думаю, — аппарат!", синтакси­ческая структура которого может выражать как положительную, так и отрицательную оценку в зависимости от окружающего ее контекста. В издании 1958 года слово "аппарат" из текста выкинуто, сатирическая часть перестает быть са­тирической, так как выкинуто и упоминание об

отсталой стране. Типичное сведено к случайному происшествию: "Вот, — думаю, — люди работают! Да в каком-нибудь другом месте разве ста­ли бы возиться с моей калошей столько времени?" В конце рассказа ироническая фраза: "Вот, думаю, — аппарат!" — заменена безобидной похвалой без всякой иронии: "Вот, думаю, славно канцелярия работает".

В рассказе "Царские сапоги" герой рассказы­вает о том, как он купил настоящие царские са­поги. Но через несколько дней они развалились. Его знакомая успокаивает его:

Это, — говорит, — не только царский, любой королевский сапог может за столько лет прогнить. Все-таки, как хотите, со дня революции десять лет прошло. Нитки, ко­нечно, сопреть могли за это время. Это по­нимать надо.

А далее следует восклицание автора:

А, действительно, братцы мои, десять лет протекло. Шутка ли! Товар и тот рас­падаться начал.

Синтаксический смысл фразы подразумевает: товар и тот стал распадаться, не говоря о чем-то другом, после десяти лет революции. Читателю ясно, на что намекает автор. Стало распадаться народное хозяйство, коммунистическое мировоз­зрение в умах людей. Синтаксическое построение фразы не допускает иного толкования, однако в речи персонажа, изобилующей другими отклоне-ниями, такая ошибка как бы могла и не нарочно быть сделана — перед цензурой всегда можно оп-

равдаться, в конце рассказа говорится, что и сорочки, которые купила знакомая героя, рас-

ползлись после первой стирки, и она очень ужас­но крыла царский режим".

Заканчивается рассказ словами: "А вообще, конечно, десять лет прошло — смешно обижать­ся. Время-то как быстро идет, братцы мои!" То есть смешно обижаться на царский режим

после десяти лет советской разрухи. Однако фра­за допускает и прямой смысл — мол, чего оби­жаться, что за десять лет товар может сгнить.

Все эти двусмысленности толкования есть не что иное, как особый стилистический прием эзо­повского языка. Это было ясно каждому чита­телю и, конечно, самому цензору. Чтобы снять второй (а по сути дела основной) смысл фразы: "Товар и тот распадаться начал", цензор добавил в конце рассказа фразу: "Время-то как быстро идет, братцы мои! Все прежнее в прах распада.

Мы не будем здесь разбирать правку цензо­ром других рассказов Зощенко в издании 1958 года. Исправления, дополнения и искажения кос­нулись почти всех их без исключения.

заключение мы можем сделать следующие выводы о цензурировании зощенковских рас­сказов :

Целью всех исправлений явилось не худо­жественно-стилистическое улучшение текста, а смягчение или устранение наиболее опасных са­тирических мест.

Все исправления были сделаны вопреки ху­дожественности, они резко снижали остроту и юмор рассказов.

Отсюда мы можем сделать и третий важный вывод:

Цензурные исправления, дополнения и ис­кажения не могли быть выражением воли автора.

Вопрос о том, был ли цензором сам автор (то есть сам ли Зощенко своей рукой исправлял рассказы хотя бы под давлением) или это было какое-нибудь другое лицо, остается открытым.

"Голубая книга", к которой восходят многие из правок, была положительно оценена критикой

Зощенко, может быть, единственный раз в жизни единодушно хвалили. Горький тепло отоз-

вался о ней и написал автору похвальное письмо: "Вчера прочитал я "Голубую книгу". Компли­менты мои едва ли интересны для вас и нужны вам. Но все же кратко скажу: в этой работе сво­еобразный талант ваш обнаружен еще более уве­ренно, светло, чем в прежних. Оригинальность книги, вероятно, не сразу будет оценена так вы­соко, как она заслуживает. Но это не должно

смущать вас. Вы уже почти безукоризненно ов­ладели вашей "манерой" писать".2" Горький в данном случае был совершенно неправ. "Голубая книга" скорее была прощанием с зощенковской

манерой нежели ее овладением, другие вещи, написанные в тридцатых годах знаменуют уже совсем иную манеру письма, выходящую за рамки исследовательского интереса данной рабо­ты, ибо построены они совершенно по другой типологии. После "Голубой книги" были напи­саны "Черный принц" (1936), "Шестая повесть И.П.Белкина" (1937), "Возмездие" (1937), "Ке­ренский" (1937), "Тарас Шевченко" (1939), "Рассказы для детей" (1939), "Рассказы о Лени­не" (1939-1940).

Даже если оставить вопрос о причинах отхода Зощенко от сатирических принципов и типоло­гии его творчества двадцатых годов, факт того, что он зашел в литературный тупик — налицо. Если он сделал это под нажимом — то его слома­ли, если по собственной воле — искания его не увенчались успехом. У Зощенко был яркий, но не всеобъемлющий талант — ни автора серьезных повестей, ни романиста из него не вышло, а по своему пути он дальше не пошел, или ему не дали пойти. Вероятнее последнее.

Имеются свидетельства, что, начиная с тридцатых годов, у Зощенко участились периоды сильных и длительных депрессий. Попыткой пре­одолеть болезнь иногда объясняют интерес Зо­щенко к темам, поднятым в повестях "Возвра­щенная молодость" и "Ключи счастья" (1943) (она же "Перед восходом солнца" и "Повесть о разуме"). Корней Чуковский пишет: "Хандра действительно была проклятием всей его жизни. Теперь, к середине тридцатых годов, он окончательно утвердился в той мысли, что она-то и ме­шает ему, писателю, изображать жизнь во всем ее блеске и что усилием воли он должен преодо­леть эту хворь. Только тогда у него будет право на творчество".Хандра у Зощенко несомненно была, но для нее, мне кажется, были основания и помимо болезни просто — а именно, неспособ­ность найти для себя новую манеру или новый жанр в литературе, неуспех последних произведении у критиков и читателей, а также невозможность продолжать работу в сатире.