не пытается раскрыть тайну чар «вяканья» 87. А учитель словесности скажет: «безграмотно» ...Гоголю нечего было задумываться. В «Вечерах» и «Миргороде» он «вякал» на своем природном языке «быдла», «смерда». Оживление литературной речи «вяканьем» начинает Даль в своих пересказах народных сказок, его внимание не на сюжет, а на склад речи... Разлад устного и литературного строя, вяканья и книжной речи остро почувствовал и первый заявил А. С. Хомяков в Московском сборнике 1854 г.» 38. В преодолении этого разлада и видел Ремизов задачу современного русского писателя: лишь при оценке великих «не все ли равно... на какой лад написано — на книжный ли, европейский пли русским вяканьем! <...> Достоевским и Толстым надо родиться. Но нам с нашими силами не следует свертывать с природной словесной дороги. Наша проза по европейской указке завянет... обратится в набор слов. Ходить по гладкой дороге без перепрыга только слепому путь!» 39.
Передача на письме живого звучания русской речи постоянно была для Ремизова едва ли не главной и труднейшей литературной целью. Еще в 1906 г., в письме от 25 ноября он жалуется В. Я. Брюсову, посылая в «Весы» свою рукопись: «Я не знаю какого-то секрета изображать музыку, которую слышу и чувствую. И написанная «Калечийа-Малечина» не говорит глазу о тех движениях, которые в ней таятся» 40. В прозе молодого Зощенко его должно было привлечь это умение передать живую интонацию, «музыку» устной речи (ср. цитировавшиеся ранее слова Ремизова о «музыке» уличных слов и выражений в «Двенадцати» Блока).
Пересказывая древнерусские сюжеты, Ремизов сохра-
37 О «вяканье» как стилизации «просторечия» см. Виноградов В. О задачах стилистики. Наблюдения над стилем жития протоп. Аввакума.— В кн.: Русская речь, т. 1. Пг., 1923, с. 216—217 и др.
88 Кодрянская Н. Алексей Ремизов, с. 142—146. Речь идет, по-видимому, о предисловии А. С. Хомякова к «Русским народным песням» (Московский сборник, т. 1. М., 1852, см. особенно с. 323-324).
39 Кодрянская Н. Алексей Ремизов, с. 146., ГБЛ, ф. 386, 100.15.
няет старые языковые черты и обдуманно вводит некоторые новые. В 1900—1910-х годах повести такого типа пишет М. Кузмин, но на том же материале он решает совсем другие языковые задачи. Ремизов впоследствии говорил об этом так: «Начитанность Кузмина в русской старине не заронила ни малейшего сомнения в незыблемости русской книжной речи: Карамзин и Пушкин. Следуя классическим образцам, он добирался до искуснейшего литераторства: говорить ни о чем... Этого песку и в «Тихом страже», и в «Нежном Иосифе», и особенно в «Плавающих и путешествующих», написанных как будто под Лескова.
Свое несомненное (так! — М. Ч.) в незыблемость и единственность образцов русской классической книжной речи, увенчанной Пушкиным, Кузмин выразил и объявил, как манифест «О прекрасной ясности». Это был всеобщий голос и отклик от Брюсова до Сологуба. Мне читать было жутко/...> Прекрасная ясность! Прекрасная
не пытается раскрыть тайну чар «вяканья» 87. А учитель словесности скажет: «безграмотно» ...Гоголю нечего было задумываться. В «Вечерах» и «Миргороде» он «вякал» на своем природном языке «быдла», «смерда». Оживление литературной речи «вяканьем» начинает Даль в своих пересказах народных сказок, его внимание не на сюжет, а на склад речи... Разлад устного и литературного строя, вяканья и книжной речи остро почувствовал и первый заявил А. С. Хомяков в Московском сборнике 1854 г.» 38. В преодолении этого разлада и видел Ремизов задачу современного русского писателя: лишь при оценке великих «не все ли равно... на какой лад написано — на книжный ли, европейский пли русским вяканьем! <...> Достоевским и Толстым надо родиться. Но нам с нашими силами не следует свертывать с природной словесной дороги. Наша проза по европейской указке завянет... обратится в набор слов. Ходить по гладкой дороге без перепрыга только слепому путь!» 39.Передача на письме живого звучания русской речи постоянно была для Ремизова едва ли не главной и труднейшей литературной целью. Еще в 1906 г., в письме от 25 ноября он жалуется В. Я. Брюсову, посылая в «Весы» свою рукопись: «Я не знаю какого-то секрета изображать музыку, которую слышу и чувствую. И написанная «Калечийа-Малечина» не говорит глазу о тех движениях, которые в ней таятся» 40. В прозе молодого Зощенко его должно было привлечь это умение передать живую интонацию, «музыку» устной речи (ср. цитировавшиеся ранее слова Ремизова о «музыке» уличных слов и выражений в «Двенадцати» Блока).Пересказывая древнерусские сюжеты, Ремизов сохра-
37 О «вяканье» как стилизации «просторечия» см. Виноградов В. О задачах стилистики. Наблюдения над стилем жития протоп. Аввакума.— В кн.: Русская речь, т. 1. Пг., 1923, с. 216—217 и др.88 Кодрянская Н. Алексей Ремизов, с. 142—146. Речь идет, по-видимому, о предисловии А. С. Хомякова к «Русским народным песням» (Московский сборник, т. 1. М., 1852, см. особенно с. 323-324).39 Кодрянская Н. Алексей Ремизов, с. 146., ГБЛ, ф. 386, 100.15.няет старые языковые черты и обдуманно вводит некоторые новые. В 1900—1910-х годах повести такого типа пишет М. Кузмин, но на том же материале он решает совсем другие языковые задачи. Ремизов впоследствии говорил об этом так: «Начитанность Кузмина в русской старине не заронила ни малейшего сомнения в незыблемости русской книжной речи: Карамзин и Пушкин. Следуя классическим образцам, он добирался до искуснейшего литераторства: говорить ни о чем... Этого песку и в «Тихом страже», и в «Нежном Иосифе», и особенно в «Плавающих и путешествующих», написанных как будто под Лескова.Свое несомненное (так! — М. Ч.) в незыблемость и единственность образцов русской классической книжной речи, увенчанной Пушкиным, Кузмин выразил и объявил, как манифест «О прекрасной ясности». Это был всеобщий голос и отклик от Брюсова до Сологуба. Мне читать было жутко/...> Прекрасная ясность! Прекрасная