При исправлении пьесы Чехов больше всего был за­нят разъяснением лица Иванова. Чехову важно было ие допустить сочувствия к пессимизму Иванова и в то же время не делать Иванова морально виноватым.

В начале шестого явления третьего действия был вставлен большой монолог Иванова он остался в окон­чательном тексте. Монолог помещен рядом с тем ме­стом, где Иванов, в разговоре с Лебедевым, в объясне­ние своего состояния, говорит об «утомлении», сравни­вая себя с работником Семеном, взвалившем на себя непосильную ношу. Чтобы сочувствие к Иванову, как к «больному», раздавленному жизнью, не было принято за сочувствие к содержанию его пессимистических на­строений, Чехов во вновь написанном монологе застав­ляет Иванова говорить в большей мере, чем прежде, о своей негодности, несостоятельности и непривлекатель­ности: «Нехороший, жалкий и ничтожный я человек...» и проч. Но в то же время, чтобы это признание жизнен­ной непригодности не ставилось в зависимость от мо­ральных качеств Иванова, сейчас же указывается, что Иванов сам оценивает свои настроения как что-то дур­ное, но ие может их победить. Он чувствует себя винов­ным в том, что ничему «не верит», что «в безделье про­водит дни», что хозяйство его «идет прахом», что раз­любил Сарру, что чувства его обманывают, что он стал «груб, зол, не похож на себя» и проч.,—но он не может справиться с собою. «Что же со мною? В какую про­пасть толкаю я себя? Откуда во мне эта слабость?.. Не понимаю, не понимаю» и проч.

В последующей беседе Иванова с Сашей явление седьмое самоосуждение Иванова во второй редакции высказывается ярче и категоричней, чем в первой: «Мое нытье внушает тебе благоговейный страх, ты вообража­ешь, что обрела во мне второго Гамлета, а, по-моему, эта моя психопатия, со всеми ее аксессуарами, может служить хорошим материалом только для смеха и боль­ше ничего!» и проч. Этих слов в первой редакции не бы­ло. Не было здесь и особого объяснения возможности любви Саши к Иванову как к человеку, который, в сущ­ности, не должен был бы вызывать любовь. И опять здесь же подчеркивается, что он в своих чувствах и на­строениях не виноват.

Для разъяснения того же положения Иванова как невольного виновника был изменен конец четвертого ак­та. В заключительной сцене пьесы в первой редакции Иванов, после того как Львов объявляет его «подле­цом», умирает от потрясения, ие произнося никаких слов, кроме: «За что, за что...» Во второй редакции Ива­нов произносит большой монолог, где объясняет себя опять в той же двусторонности: ои «...жалок, ничтожен, вреден, как моль», но не от него это зависит — он быст­ро утомился: «веры нет, страсти потухли, я разочаро­ван, болен», «Горе тем людям, которые уважают и лю­бят таких, как я, ставят их иа пьедестал, молятся, оправдывают их, страдают...», «Презираю я себя и нена­вижу...» и проч.