Так Толстым в его исканиях автономных непрелож­ных ценностей преодолевалось непостоянство, податли­вость и изменчивость человека. В «текучести» человека он видел не крушение своих этических предрасположе­ний и взглядов, а, наоборот, залог их истинности и побе­ды. «Человек течет, и в нем есть все возможности: был глуп, стал умен, был зол, стал добр, и наоборот. В этом величие человека. И от этого нельзя судить человека. Какого?.. Ты осудил, а он уже другой. Нельзя и ска­зать — не люблю. Ты сказал, а он другой». «Человек есть все, все возможности, есть текучее вещество... Это есть хорошая тема для художественного произведения, и очень важная и добрая, потому что уничтожает злые суждения... и предполагает возможность всего хороше­го». Мелочи жизни, но Толстому, способны закружить человека, сбить его с толку, заставить принять ненуж­ное и второстепенное за главное; надвинув хор обстоя­тельств, они могут временно гипертрофировать всякие и самые неожиданные порывы, но за всем этим покро­вом живет конечная натуральная правда, и свет ее, падающий моментами, всегда ведет свой неотразимый суд и обличение. Быт нужен Толстому лишь как прояви­тель души, как показатель н постоянный свидетель ее внутренней самозаконной «диалектики». И в этой диа­лектике мы узнаем идеологическое толстовство.

Особое внимание Толстого к телесному выражению внутренних состояний тоже находится в связи с посто­янной для Толстого темой о подлинности и «естествен­ности» переживаний и поведения человека.

Описание внешности персонажа как средство к обозначению и обнаружению внутреннего облика персона­жа было известно задолго до Толстого. Этим много увлекались в XVIII веке. Потом Бальзак, Диккенс, Го­голь разрабатывали портрет с особой тщательностью и обдуманностью. Другие писатели если и считали всегда необходимым так или иначе обозначить наружность пер­сонажа, однако не придавали этому столь прямого пси­хологического значения. Наружность действующих лиц считалась необходимой принадлежностью, но чаще всего портрет превращался в список внешних примет, не име­ющих никакого значения.

Толстой и здесь занял особое место. Ни у кого внеш­не зримое в человеке не достигает той психологической актуальности, как у Толстого. У других писателей чаще всего портрет статичен, сконденсирован в начале показа персонажа; психологическая значимость тех или иных особенностей там или гротескно преувеличена, или со­всем забыта, портрет механизован. У Толстого синтети­ческий портрет мало разрабатывается. Хотя он всегда при первом появлении персонажа скажет несколько слов о его наружности, но укажет здесь лишь такие черты, которые должны быть заметны в ситуации данного мо­мента. Синтетическая портретная обрисовка, как и обоб­щенная психологическая характеристика персонажей, у Толстого присутствует лишь в раннем творчестве в «Детстве», «Отрочестве», «Юности», в «Набеге», в «Рубке леса». Потом от этого способа изображения Толстой почти совсем отказывается. Толстой всегда предпочитает показать лицо и внешность героя в аспек­те момента как обнаружение данного состояния.«Теку­честь» человека и здесь сохранена. Поэтому внимание Толстого сосредоточивается на том, что в человеке есть подвижного, моментально возникающего и исчезающе­го: жест, взгляд, мимический изгиб, летучие изменения линий тела. Особенная выразительность языка тела в творчестве Толстого была отмечена сразу современной ему критикой как выделяющая его особенность. Аннен­ков изумлялся искусству, с каким Толстой «роль второ­степенных и третьестепенных признаков в жизни челове­ка» — «манеру ходить, носить голову, складывать руки, говорить с людьми» — возводит «до верных, глубоких психологических свидетельств» О том же говорил Дру­жинин, потом Леонтьев.