Здесь же, сливаясь, у Достоевского течет мотив не­способности принять прощение. Жажда собственной цен­ности в Ипполите, как в Настасье Филипповне как, впрочем, и в других персонажах Достоевского, живет как бы в двух инстанциях: 1 самооценка по отношению к другим «я» соревнование во внутреннем импонирова­нии, 2 самооценка по отношению к собственному внут­реннему идеалу совершенства.

Самоутверждение может находить себе удовлетворе­ние и насыщение пока оно развивается в плоскости установления своей значимости пред людьми и в срав­нении с людьми. Поднять себя пред лицом другого становится возможным уже в силу относительности и слабой ограниченности всякого реального человека, о сравнении и соревновании которых идет речь. Здесь заявить себя всегда возможно, если не высотой, так пре­небрежением. Кроме того, так как здесь ценным для личности является лишь известное установление своей значимости и стоимости в сознании другого, критерий оценки принимает относительный и непостоянный харак­тер. Человек здесь не себя оценивает, а лишь ту степень импонирующего внушения, на которую претендует его самолюбие. В этом случае личность как бы не на себя смотрит, а лишь на отражение себя в самочувствии и сознании другой индивидуальности ср. анализ личности Настасьи Филипповны.

Но рядом с этим Достоевский и в Настасье Филип­повне и в Ипполите и во всех своих гордецах раскры­вает муки тоски и одиночества, выражающиеся в непреклонной тяге к любви и сочувствию, и этим ведет тенденцию о том, что человек, пред лицом внутреннего интимного самочувствия, сам себя принять не может и, не освящая себя сам, болит собою и ищет освящения и санкции себе в сердце другого. В функции очищения прощением дан образ Мари в рассказе князя Мышкина о нем ниже.

Но в самом прощении для гордости открывается но­вый повод для обиды. Прощение только тогда имеет смысл, когда дано и принято без соревнования. И про­щаемому и прощающему нужно взаимно простить са­мое прощение, иначе его свет растворится злобой пре­обладания одного над другим.

Наиболее отчетливо эта идея о взаимном всеобщем прощении выражена в разговоре гостей Епанчиных об Ипполите, по поводу того случая, когда ои расчувство­вался и, расчувствовавшись, озлобился. Ввиду его осо­бой важности позволяем себе взять полный текст.