«Признак же настоящего русского теперь это — знать то, что именно теперь надо не бранить у нас на Руси. Не хулить, не осуждать, а любить уметь... Пото­му что кто способен любить и не ошибается в том, что именно ему надо любить на Руси,— тот уже знает, что и хулить ему надо; знает безошибочно и чего пожелать, что осудить, о чем сетовать и чего домогаться ему надо...» ХШ, 517. Народ не путается в различений добра и зла, и не европейская «всесторонняя цивилиза­ция» «нас этому научит», а именно «народ» у Фонви­зина само собою сказалось: «когда надо было правду сказать, ее все-таки сказала не Софья, а бригадирша», простая «дура»; «сбрендила благовоспитанная Софья с своей оранжерейной чувствительностью перед простой бабой».— «Зимние заметки...».

Здесь же среди публицистических страниц находим отчетливую формулу идеальной полноты личного само­сознания, как его понимал Достоевский. От индивиду­альной самоценности и здесь Достоевский не отказыва­ется, наоборот, и здесь защищает ту «самостоятель­ность» и личное достоинство, и так же, как в «Записках из подполья», наиболее высоким состоянием личного самосознания считает способность личности к доброволь­ному самоотданию. «Что же, скажете вы мне, надо быть безличностью, чтоб быть счастливым? Разве в безлич­ности спасение? Напротив, напротив, говорю я, ие толь­ко не надо быть безличностью, но именно надо стать личностью, даже гораздо в высочайшей степени, чем та, которая теперь определилась на Западе. Поймите меня: самовольное, совершенно сознательное и никем не при­нужденное самопожертвование всего себя в пользу всех есть, по-моему, признак высочайшего развития личности, высочайшего ее могущества, высочайшего самооблада­ния, высочайшей свободы собственной волн... Сильно развитая личность, вполне уверенная в своем праве быть личностью... ничего не может и сделать другого из сво­ей личности, то есть никакого более употребления, как отдать ее всю всем, чтоб и другие все были точно таки­ми же самоправными и счастливыми личностями. Это закон природы; к этому тянет нормального человека»

Мы видели, что это тяготение к самоотданию в «Записках» настойчиво выдвигалось не только в Лизе» но и в подпольном герое. Источником его трагедии как раз является нарушение этого «закона».