Выше был указан один момент романа, где выдвинут был в Настасье Филипповне мотив жажды прощения и искупления ждала кого-то, кто ей скажет: «Вы не ви­новаты!..» и проч.. В той же функции указания на ка­кой-то иной сдерживаемый и таимый мир души На­стасьи Филипповны находится эпизод внезапного по­целуя руки матери Гани. Автор здесь изумительным приемом резкого разрыва развернувшегося главного мо­тива сцены внезапно останавливает его разбег н дает предчувствия каких-то иных, тихих и последних, но еще незримых глубин ее души. Сама Настасья Филипповна знает это в себе, но здесь таит и скрывает «усмехну­лась, но как будто что-то пряча под свою улыбку...»; курсив мой.—А. С. и лишь глухо, на упрек князя, при­знается, что она, действительно «не такая», какою те­перь представлялась. И впоследствии автор то здесь, то там разными приемами скажет, что подлинная Настасья Филипповна «не такая», что гордость навлекает на нее что-то чуждое внутреннему существу ее.

То обстоятельство, что Настасья Филипповна таит от людей подлинный мир души своей, для автора тоже имеет свое большое тематическое значение об этом ниже.

Бунт Настасьи Филипповны существовал только на людях и для людей. Сама же себя в совести своей она не оправдывала ни в чем кроме того короткого момен­та, о котором уже была речь. Это ясно эксплицирует­ся словами князя Мышкина: «О, она поминутно в иссту­плении кричит, что не признаёт за собой вины, что она жертва людей, жертва развратника и злодея; но чтобы она вам ни говорила, знайте, что она сама первая не верит себе и что она всею совестью своею верит, напро­тив, что она... сама виновна».

Письмом Настасьи Филипповны к Аглае автор окон­чательно оформляет в ней до сих пор нераскрываемый, вполне внутренний мотив жажды идеала и прощения. Содержание письма имеет свою композицию, отвечаю­щую целям автора. В задаче развернуть интимный мир души Настасьи Филипповны предстояли пред автором особые затруднения оправдать самую возможность та­кого раскрытия с ее стороны, не нарушив в ней зало­женных мотивов гордой скрытности н боязни за личную импозантность пред человеком. Почему гордая перед людьми Настасья Филипповна в письмах к Аглае могла забыть гордость? Оправдание такому кажущемуся про­тиворечию автор и дает в самом тексте письма, вначале, во вступительных замечаниях к нему. Настасья Филип­повна ни в малейшей мере не сравнивает себя с Аглаей. «Будь я хоть сколько-нибудь вам равна, вы бы могли еще обидеться такой дерзостью; но кто я, и кто вы? Мы две такие противоположности, и я до того перед вами из ряду вон, что я уже никак не могу вас обидеть, даже если б и захотела». «Как могли бы вы не любить хоть кого-нибудь, когда вы ни с кем себя не можете сравни­вать и когда вы выше всякой обиды, выше всякого лич­ного негодования?» «О, как горько было бы мне узнать, что вы чувствуете из-за меня стыд или гнев! Тут ваша погибель: вы разом сравняетесь со мной...» Это указа­ние на отсутствие в представлении Настасьи Филиппов­ны возможности всякого сравнения между ею и Аглаей делает ясным, почему в ее письмах могла молчать ее гордость. Для гордости оскорбительно в человеке то чувство преобладания и превосходства, которое само­любцем подозревается в другом «я» по сравнению с со­бой. Нет сравнения, нет преобладания, нет тогда и оби­ды, потому что нет противостоящей и внутренне соревнующей личности. Настасья Филипповна в своем пред­ставлении совершенства и душевной чистоты Аглаи на­столько отодвинула ее от себя, низкой, недостойной и грешной, что перестала чувствовать в ней личное нача­ло, забыла о ее «я», и в ней, как в высшем существе, сочла немыслимой возможность какого-нибудь личного сравнения и соотнесения с собой.