Таким образом, Ипполит в основе скомпонован по тем же мотивам, что н Настасья Филипповна, с тою раз­ницею, что там гордость выражена преимущественно на почве лишения и обиды в области блага морального гордость ее на это реагирует пренебрежением и брава­дой моральной оценки, а здесь, в Ипполите,— на почве лишения блага жизни гордость реагирует бравадой и отказом от жизни. Причем рационалистически в своих отрицаниях и протесте оба правы. По логике, нет вины за Настасьей Филипповной, ее легко оправдать, нет до­водов против ее отрицания бессмысленного морального суда над нею; точно так же и в бунте Ипполита его отрицание жизни если, как на время предполагает ав­тор, оставаться в плоскости одной логики и «здравого смысла» является непререкаемо последовательным и неотразимым. Рассудок в том и другом случае в союзе с гордостью. Но в том и другом случае за теорией и бунтом живут непосредственные влечения сердца, и с ними плачет и тоскует подлинное интимное «я».

В Рогожине видим то же противопоставление любви и гордыни, но в иной направленности и с новой варьяцней индивидуальных качеств характера.

Рогожин в романе живет только любовью к Наста­сье Филипповне. Эта исключительная любовная одержи­мость, тоже ущербленная в своем удовлетворении, и является для автора в роли главного проявителя еще некоторых стихий духа, захваченных его творческим кругозором в общую сеть заданного оформляемого единства.

Тематические функции сцен визита Рогожина к Нас­тасье Филипповне с подвесками, бегства от отца, визита к Гане, история с поисками и предложением ста тысяч— очевидны. Поскольку эти сцены касаются самого Рого­жина, они все говорят одно и то же: о безмерности его чувства, о способности к безграничному разбегу в отда­нии себя душевному вихрю любовной страсти подвес­ки и отец, который за десять целковых на тот свет сживал, «хотел было тогда же в воду...»; увидев Нас­тасью Филипповну, только к ней подвигался и притя­гивался, «как к магниту», «все остальное перестало для него существовать», и проч..

Далее автор сильно и настойчиво выдвигает мотив эгоизма в любви, желание нераздельного и полного обладания любимым см. несколько раз его восклица­ния: «Не подходи!.. Моя! Все мое!» и проч.. Из эгоиз­ма развивается мотив злобы ко всему, что стоит на пу­ти к овладению любимым. Сюда относится прежде все­го злоба к соперникам. Такова злоба к Гане: «Ответишь же ты мне теперь! — проскрежетал он вдруг, с неисто­вою злобой смотря на Ганю...» То же к князю: «Так бы тебя взял и отравил чем-нибудь!», история с ножом и, после этого, опять признание: «Я тебя не люблю... Каж­дому твоему слову верю и знаю, что ты меня не обма­нывал никогда и впредь не обманешь; а я тебя все-таки не люблю». Автор отмечает беспричинность такой зло­бы н тем как бы подчеркивает ее эгоистический ирра­циональный корень: «И будь я как ангел пред тобою невинен, ты все-таки терпеть меня не будешь, пока бу­дешь думать, что она не тебя, а меня любит. Вот это ревность, стало быть, и есть».