Во второй части письма Достоевский, в обычном сво­ем приеме предметной, живописной символизации невы­разимого душевного состояния дает картину, которая символизировала бы молитвенную святыню идеала На­стасьи Филипповны, ее тоску по чистому свету любви и невинности; в душе своей она хранит тихий, святой ал­тарь и благоговейно чтит его, но не смеет желать его и только издали плачет и тоскует о нем Христос, сидящий в задумчивости, забывчиво оставивший свою руку на го­ловке ребенка... Солнце заходит, и проч..

Тот же мотив сознания своей нечистоты и преклоне­ния пред светом идеальных устремлений обнаружен ав­тором в отношениях Настасьи Филипповны к князю Мышкину. Своим приближением к князю она боялась осквернить свой идеал, лучи которого она видела в князе об этом см. слова ее, Рогожина. Возможность уважения к себе она считала немыслимой «Я, говорит, известно, какая». Уважение князя было для нее недо­стижимо далеким, невозможным. В функции этого мо­тива Настасья Филипповна даже в запальчивости не могла выговорить самого слова об уважении см.: «...у... ура...». Отсюда желание жертвенно отодвинуть себя, отдать Аглае, которая издали предстояла тоже как идеал.

Но и здесь автор не оставляет мотивов гордости. И в отношениях к князю в Настасье Филипповне при­сутствует подозрительность и самозащита самолюбия. Это сплетение двух контрастирующих волн оформляет­ся в двойственности, непостоянстве н резких изломах ее поведении от Рогожина к Мышкину, от Мышкина — с ме­щанином, опять к Рогожину, опять к Мышкину и проч.. Ясную экспликацию этому находим в словах князя. По гордости Настасья Филипповна не могла принять сожа­ления и прощения в любви князя, и, рядом с преклоне­нием, в ней вырастала и здесь злоба «Она смеялась со злобы; о, тогда она меня ужасно укоряла, в гневе,— и сама страдала!», «...обвиняла, за то что я высоко себя над нею ставлю... объявила... что она ни от кого не тре­бует ни высокомерного сострадания, ни помощи, ни «возвеличения до себя». По гордости не может про­стить предполагаемое снижение в чужом «я» и опять спешит оказать ответное пренебрежение «В своей гор­дости она никогда не простит мне любви моей...-»; кур­сив мой.— А. С.. Здесь же опять открывается мотив наслаждения от обиды и унижения. Она удерживает у себя обделенность и страдание как своего рода исклю­чительность, единственность, которая ее как-то выде­ляет, делает перед нею кого-то виноватым и дает это самолюбивое мучительное наслаждение обидою, о кото­ром так часто вообще говорил Достоевский «Она бе­жала от меня... чтобы доказать только мне, что она-— низкая... Знаете ли, что в этом беспрерывном сознании позора для нее, может быть, заключается какое-то ужасное, неестественное наслаждение, точно отмщение кому-то», ср. выше о харакири Так самим автором раскрыт внутренний смысл неустойчивых отношений На­стасьи Филипповны к князю Мышкину: притягиваясь к нему жажда идеала, любви и прощения, она оттал­кивается от него то из мотивов собственной недостойности сознание вины, чистота души, то из мотивов гор­дости неспособность забыть себя и принять любовь и прощение.