Внутри романтизма реалистические импульсы нахо­дили осуществление в стремлении к «местному колори­ту»*. Здесь позднейший реалист тоже мог найти способы изображения внешней конкретности. Известно, насколь­ко влиятельным был в этом отношении романтический исторический роман во главе с Вальтером Скоттом. Но психологический рисунок исторического романа, остававшийся целиком в традиции лирической эмфазы и патетики, не мог гармонировать с внешним современ­но-бытовым наполнением и окружением героя.

Стендаль, писатель с определенными психологиче­скими и реалистическими интересами, сейчас же почув­ствовал неприемлемость психологического рисунка Вальтера Скотта для своих новых целей. Его энтузиазм к Вальтеру Скотту быстро упал, и его жанр он признал ложным. Костюм и ожерелье средневекового раба, го­ворил он, легче описать, чем движения сердца челове­ческого... Между тем «малейший недостаток, малейшая фальшь в этом последнем отношении делают всю карти­ну века смешной и ложной». Обычно так и бывает, герои XIII века, столь суровые н грубые, заменены фальши­выми существами XVIII века, «единственным делом ко­торых, кажется, является преувеличение страшных гри­мас, которые у них должны быть, когда они являются одетыми в доспехи».

Однако и сам Стендаль, ученик Гельвеция, Кондильяка, Траси, в приемах психологического рисунка почти целиком остается в традиции XVIII века. Он требует от художника и от себя в том числе истины в изображе­нии чувства, изобретение характеристических бытовых деталей он считает главнейшим достоинством романи­ста, но все это остается больше в принципе, а в собст­венной художественной практике он не является боль­шим новатором. В общей концепции персонажа он сле­дует давней манере конденсации образа вокруг одного преобладающего психического качества. Он пишет боль­ше всего «о страстях». Для яркости он берет особенно сильные чувства и героические души. Анализ психики им осуществляется преимущественно путем рассужде­ний и самовысказываний персонажей. Давнюю тради­цию внутренних монологов он не только не видоизме­няет, но рационализирует в еще большей степени. Состав его монологов исключительно «диссертационный». Это сплошная казуистика, забавляющаяся логическим при­мирением искусственно изобретенных сочетаний и пово­ротов в настроениях экстравагантных персонажей. Эле­менты фактического, конкретного проявления чувства всегда у него носят печать выделенности, подчеркнутой непохожести на обычный ход вещей. Исключительная страсть получает исключительные проявления, создает исключительные ситуации, сопровождается исключитель­ными жестами и словами. Все это сбивается на мело­драму. Стремясь к простоте в стиле и композиции, он сам непрерывно ломает эту простоту вторжением пре­увеличенной ложной экспрессивности в самообнаруже­ниях своих главных героев с их мелодраматической или рационалистической риторикой в словах и в поступках. Его быт, как и в романе XVIII века например, у Мариво, у Прево, очень далек от психики. Он еще не знает тонуса средне ежедневного состояния человека, не знает непрерывного вторжения мелочей быта в настроения и ход переживаний персонажа. Его бытовые жанровые страницы присутствуют отдельно, сами по себе. В боль­шей степени бытовое наполнение психики им осущест­вляется в обрисовке второстепенных и «отрицательных» персонажей, но и здесь Стендаль целиком следует при­вычкам прежней традиции, впадая в гротеск и кари­катуру.