Известная концентрация внутреннего состава персо­нажа около какого-либо заданного центра свойствен­на всякому художественному образу, в том числе и об­разам Толстого. Каждый из персонажей представляет собою какую-то разновидность того общего явления или проблемы, какая в данном произведении подвергается художественной разработке.

Остановимся для примера на романе «Анна Карени­на». Определенная собранность около заданного един­ства присутствует в каждом лице. Анна вся собрана около ее страсти к Вронскому. Все наполнение Анны от начала до конца определяется целями раскрытия мо­ральных законов, которые обнаруживаются в данной ситуации и на которые имел в виду указать Толстой.

Собран и Левин. Его неуспокоенность, неустанное иска­ние морального оправдания своей жизни и деятельно­сти, что приводит его в конце концов к признанию тре­бований добра и самоотвержения и связывает этот об­раз с Анной, — все это звучит в каждой странице, на­полненной словами, поступками и общим поведением этого лица. История его любви к Кити тоже идет па­раллельно к отношениям Вронского и Анны. Образ Вронского явно оттеняет собой некоторую черту, иллю­стрирующую общую тему семейных, преимущественно супружеских отношений. В той же теме явно разработа­ны Стива Облонский и Долли и такие эпизодические персонажи, как Бетси или Лиза Меркалова. В общей цепи идеологической системы романа, несомненно, на­ходятся и такие персонажи, как Сергей Кознышев, Катавасов, Варенька. Следовательно, определенные грани­цы изоляции и отбора существуют и в персонажах Тол­стого. Но все же здесь мы имеем нечто раздвигающее и парализующее эту изоляцию, нечто такое, что в чита­тельской иллюзии дает возможность говорить о полноте, всесторонности и особенно ощутимой реальной жизнен­ности образов Толстого. Откуда же является такое впе­чатление? Что его создает?

Прослеживая жизнь возникающего и развивающего­ся чувства, Толстой не отрывает его от полноты и раз­нообразия реального пребывания человека. Данную страсть, мысль, нужное ему явление или проблему Тол­стой погружает во всю бытовую наполненность челове­ческого бытия. Основная заданная тематическая струя живет не сама по себе, а в бесконечном погружении в некий разнообразный и могучий аккомпанемент захва­тывающих, сливающихся и пересекающихся воздейст­вий и проявлений ежедневного бытового обихода. Ко­нечно, вся сложность такого сопровождения стремится не выходить за пределы необходимо поставленных це­лей рисунка. Конечно, всякий эпизод, взятый во всей полноте бытового окружения, идет за направляющей те­мой, исходит от нее, ведет к ней и ее собою обслужи­вает. Это вовсе не безразличный перечень всякого рода бесчисленного множества мелочей. Всюду звучит целе­устремленность отбора, диктующегося авторским понима­нием происходящего. Но это единство сложнейшего мно­гообразия движется и звучит как богатая симфония жизни, в то время как у Стендаля в таких случаях ви­дим лишь оголенную, препарированную рассудком абст­ракцию или же обрезки разрозненных и несогласован­ных, взаимно не связанных линий.