Через все письма Чернышевского к жене опять про­ходит постоянное сожаление о том, что он не в состоя­нии материально помогать ей и детям. Он чувствует себя виноватым и вновь возвращается к надеждам иа единственное средство — печататься, Чернышевский от­давал себе отчет в том, что о публицистике для него теперь не могло быть н речи, но надеялся выполнить свои намерения, лишь бы ему позволили писать хотя бы на самые безобидные, самые нейтральные темы. «Я ви­новат,— пишет он, — я был беззаботен к приобретению денег». «Могу ли исправить. Попробую...» «С офици­альной точки зрения может казаться соединенным с некоторыми неудобствами единственный способ, каким я способен зарабатывать деньги, литературный труд.

Это потому, что и официальный мир, и публика знают меня лишь как публициста. Я был публицистом. Так. И не имел досуга писать как ученый. Но более, чем пуб­лицист, я ученый. И кроме того, что ученый, я умею быть недурным рассказчиком; от нечего делать я сложил в своих мыслях едва ли меньшее число сказок, чем сколь­ко их в «Тысяче и одной ночи»; есть всяких времен и всяких народов; сказки— это нимало не похоже на пуб­лицистику. А ученость давно признана и у нас в Рос­сии делом, не мешающим ровно ничему.

Попробую. И прошу, чтоб об этом было подумано так: «Посмотрим, что такое это будет». А я уж и знаю, разумеется, что такое это будет: будет все только такое, что нисколько не может относиться ни до каких-нибудь русских дел, ни до каких-нибудь нерусских, кому-нибудь неудобных.

Мне понятно, разумеется, что надобно мне будет

Соблюдать некоторые формальности, касающиеся моей фамилии. Я вижу, что мое имя не упоминается в русской печати. Мне ясно, что это значит. Но не из авторского же самолюбия стану я писать. Конечно, лишь для того, чтобы получались за это деньги и передавались тебе. А когда так, то разумеется, что все нужные формаль­ности будут соблюдаемы мною с безусловною строго­стью» XIV, 583 К