Если проследить повороты в настроениях н в мыслях персонажей, они у Толстого всегда крепко связаны с толчками внешнего мира.

Пьер стоит у постели умирающего графа Безухова, пока холодный и безучастный. Но вот он увидал напрас­ное усилие графа поднять бессильно повисшую руку и страдальческую улыбку, выражавшую как бы насмеш­ку над своим собственным бессилием. «Неожидан­но при виде этой улыбки Пьер почувствовал содрога­ние в груди, щипанье в носу, и слезы заступили его зрение».

Вронский знал, что у Анны есть муж, «но не верил в существование его, и поверил в него вполне, только когда увидел его, с его головой, плечами и ногами в черных панталонах».

Восторженному Володе Козельцову только в послед­нем этапе перед Севастополем, при мысли, что теперь, «сев в тележку, он, не вылезая из нее, будет в Севасто­поле и что никакая случайность уже не может задер­жать его, впервые ясно представилась опасность, кото­рой он искал, и он смутился при одной мысли о близкой опасности». И в Севастополе нужно было долгое нагне­тание тяжелой обстановки осажденного города, чтоб ужас окончательно овладел им. Открывшееся чувство представлено в виде комплекса разных объединенных моментом впечатлений. «Володе вдруг сделалось ужасно страшно: ему все казалось, что сейчас прилетит ядро или осколок и ударит его прямо в голову. Этот сырой мрак, все звуки эти, особенно ворчливый плеск волн, казалось, все говорило ему, чтоб ои не шел дальше, что не ждет его здесь ничего доброго...»

Штабс-капитану Михайлову так приятно было гулять в обществе штабных офицеров, что он забыл про милое письмо из Т. и о мрачных мыслях, осаждавших его при предстоящем отправлении на бастион. «Но едва штабс-капитан перешагнул порог своей квартиры, как совсем другие мысли пошли ему в голову. Он увидал свою ма­ленькую комнатку с земляным неровным полом, с кри­выми окнами, залепленными бумагой, свою старую кро­вать с прибитым над ней ковром, грязную с ситцевым одеялом постель юнкера, который жил с ним; увидал своего Никиту, который со взбудораженными сальными волосами, почесываясь, встал с полу; увидал свою ста­рую шинель, личные сапоги и узелок, из которого тор­чали конец сыра и горлышко портерной бутылки с вод­кой, приготовленной для него на бастион, и вдруг вспомнил, что ему нынче на целую ночь идя с ротой в ложементы. «Наверное, мне быть убитым нынче»,— думал штабс-капитан» — и далее развертывается внут­ренний монолог, рисующий новое состояние Ми­хайлова