У Боркина вторая подлинная сторона его сущест­ва в окончательном тексте осталась совсем нераскрытой. В первой редакции легкомысленное и беспринципное прожектерство Боркина представлялось как искривле­ние его инициативных и, по существу, ценных качеств, положительных по своей субъективной основе, но ие име­ющих нормального применения и потому извращенных. Боркин — маньяк предпринимательства. Он по-своему видит в этом что-то важное и полезное. Для него «есть вещи поважнее графства и женитьбы». Когда он ищет денег, чтобы организовать конский завод четвертый акт первой редакции, в его словах звучит искренний пафос: «Господа, да пора же наконец сбросить с себя лень, апа­тию, нужно же когда-нибудь заняться делом!.. Неуже­ли вы ие сознаете, что индифферентизм губит нас...», «На наряды да на мадеру у вас есть деньги, а на хоро­шее, полезное дело вам и копейки жаль...» и проч.

Серьезная сторона в Боркине заслонена его шутов­ством и бутафорством, но что в какой-то мере она в нем Чеховым творчески намечалась,— это несомненно. Чехов, видимо, и здесь, в параллель Иванову, намере­вался сказать, что человек сложнее, чем он кажется извне. У Боркина это менее удавалось показать, чем у Шабельского, и в последующих сокращениях текста пье­сы этот мотив в Боркине был совсем устранен.

Характерна для Чехова и особая роль, какая в его пьесах принадлежит быту. Сам быт в его ровном, медли­тельно спокойном, стоячем состоянии, среди провинци­альной скуки и духовной бедности воспринимался Чехо­вым как источник непрерывной драматической колли­зии, где в постоянных противоречиях мертвеют лучшие чувства.

В «Иванове» бытовое окружение, в каком находят­ся главные лица, является фактором, во многом объ­ясняющим основную драму, то есть «болезнь» Иванова и все ее следствия. Чехов об этом писал А. С. Сувори­ну: «Он в уезде. Люди — или пьяницы, или картежники, или такие, как доктор. Всем им нет дела до его чувств и перемены в нем. Он одинок. Длинные зимы, длинные вечера, пустой сад, пустые комнаты, брюзжащий граф,

Больная жена... Уехать некуда. Поэтому каждую минуту его томит вопрос: куда деваться?» 14, 270.

И раньше, до Чехова, в пьесах присутствовали стати­ческие бытовые сцены, но там оии конструировались как показатель какой-либо моральной черты в нравах, и бы­товой рисунок своею собранностью вокруг данной черты был привычен и ясен в своем назначении... У Чехова ин­тересующая его показательная черта была иная, в лите­ратуре совсем непривычная и потому не сразу уловимая.