«Пусть на сцене все будет так же сложно и так же вместе с тем просто, как в жизни. Люди обедают, только обедают, а в это время слагается их счастье и разбива­ются их жизни».

Такие заявления на первый взгляд представляются непонятными. Разве в прежней бытовой драме, разви­вавшейся на протяжении всего XIX века, не было быта? Разве, хотя бы у Островского, мимо которого Чехов, ко­нечно, пройти не мог. люди не пьют, не едят, не воло­чатся и не говорят глупостей? Разве в его же пьесах люди приходят, уходят, обедают, разговаривают и проч. только потому, что «так нужно автору», и нисколько не потому, что «так происходит в действительной жизни»? Разве у Островского все построение пьес не устремлено к созданию наибольшего жизненного подобия? Разве все способы завязки, развития и разрешения интриги у Островского не создавались сообразно с требованиями наибольшего приближения к бытовой правде? Созна­тельные отклонения от этого критерия, конечно, были. Но это заведомо всегда принималось лишь как неизбеж­ность, как вынужденная условность. Да и в этих случаях все усилия автора всегда направлялись все же к достиже­нию наибольшего сходства с теми положениями, какие до­пускаются возможными обстоятельствами того же быта.

Мало этого. Драматические коллизии, составляющие сердцевину и смысл пьесы, разве не рисовались как при­надлежности быта? Все образы людей, типы и характе­ры всегда давались как бытовые фигуры, то есть как что-то установившееся, давнее, привычное и характерное для общего обихода жизни данной среды. Во всяком случае, авторы всегда к этому стремились. В близости к жизни, и именно к бытовой жизни, был для них смысл и оправдание всех их авторских усилий. Поэтому каж­дый момент пьесы всегда старались подать как что-то возникающее из быта, то есть из суммы тех привычек, предрасположений и желаний, какие наполняют быт, со­ставляя его постоянное содержание.

Принципиальным оправданием бытовой пьесы XIX века всегда было одно и то же: близость к действи­тельности, к быту, к наиболее распространенным и наи­более постоянным качествам жизни и людей. На этом требовании воздвигалось для всех одинаково обязываю­щее понятие «типичности», полагаемое в основу всяких литературно-драматических оценок. Совершенство, ко­нечно, было разное, но творческие задачи и усилия все­гда у всех шли в этом направлении. В результате отсюда и создавался общий колорит стиля — бытовой реализм. При всем разнообразии тематических и идейных задач и вопросов, при всех оттенках в способах отбора и компо­нования материала, все же всюду, у каждого неизбеж­но в той или иной мере должен был присутствовать жизненный бытовой обиход, не только как рама, но и как тема, подлежащая ближайшему воспроизведению