В том же мотиве завистливого самолюбия открыта злоба Ипполита к людям. Ипполит на людей питает беспрерывную, неизгладимую досаду. Его раздражают всякое благополучие и всякое страдание другого чело­века: благополучие — потому что завидно, страдание — потому что оно не таково, как у него,— у него больше; он соревнует страданием. Люди ему тяжелы. Он уеди­нился, и когда выходил, злость сейчас же клокотала по всякому поводу. Рядом с своей болью и своим страда­нием обреченного к скорой смерти он не хочет почувст­вовать и признать болью иную боль эпизод с Сурико­вым. Ему невыносимы жалобы людей: «О, никакой, никакой во мне не было жалости к этим дуракам, ни теперь, ни прежде... Коли он живет, стало быть, все в его власти!» Он везде язвит. Язвит в своей семье, яз­вит с Колей, язвит с князем, с Ганей, с генералом. Это — «разлившаяся желчь... на двух ногах» по выра­жению Гани, «завистливый червь, перерванный надвое» по выражению генерала.

Рядом с этим целый ряд поступков Ипполита по­строен на мотивах влекущей любви. Таков эпизод хло­пот за несчастного доктора и протекция к Бахмутову, бескорыстная с его стороны защита претензий Бурдовского к князю он видит в этом «восполнение необходи­мой справедливости», защита обычая единичной мило­стыни он понимает ее как «радость взаимного приоб­щения двух лиц—дающего и принимающего»... Ип­полит способен любить и сам ищет любви. Он жалеет и любит своих братьев и сестер, страдает за них и за себя от развращенной матери. За злобой в нем таится глубокое желание служить счастью человечества: «Я хотел жить для счастья всех людей, для открытия и для воз­вещения истины...» Он мечтает сойтись в любовном об­щении с человеком, грезит, как люди оценят его, примут в свои объятья и попросят у него прощения, а он у них.

Но, опять по гордости, он подавляет в себе живую потребность в сочувствии чужой души, воспринимая та­кое влечение к человеку, как слабость. Он тоже не мо­жет простить сожаления к себе, хотя н ищет такого со­жаления. Таков эпизод слез на руках Лизаветы Прокофьевны. Слезы отозвались, как унижение, и он мстит за свою «слабость»: «Не надо мне ваших благодеяний, ни от кого не приму, слышите, ни от кого, ничего! Я в бреду был и вы не смеете торжествовать!..»