«Я знаю,— пишет Лев,— что ты станешь смеяться, по­дозреваю, что ты станешь насмехаться, услышав, что я избрал папой Филагата, которого предпочел бы удушить; прибавлю, что он заслужил тысячи ураганов! Я вижу, как ты хохочешь при этом известии, радуюсь и желаю тебе всегда смеяться. В самом деле, ты либо не понимаешь, либо понимаешь многое и смеешься только от избытка зла. Но если так, то, право, ты ошибаешься; ты не столь­ко блажен — я скорблю об этом,— сколько заслуживаешь прощения, особенно если за твоим смехом последует воль­ный или невольный плач. А пока радуйся, смейся, про­цветай, будь здоров и помни обо мне. Рим нуждается в силе (в оригинале игра слов, ибо по-гречески «роми» — и Рим, и сила.— А. К.), в сильном, мощном муже, в твердости мысли, а этим, я знаю, наш великий и возвы­шенный государь обладает в большей мере, нежели его предшественники,— ты сам это знаешь лучше других, луч­ше, чем сподвижники и тайные советники царей. Не ду­май, что это шутка,— я пишу истину» .

Для обучения ораторскому искусству и искусству пи­сать в XI—XII вв. охотно применяли схеды — импро­визации на произвольную, далекую от реальности тему, чем не брезговали и такие опытные литераторы, как Михаил Пселл и Феодор Продром.

В соответствии с античным понятием о тривиуме в состав «энкиклиос педйа» обычно включалась и филосо­фия, однако остается недостаточно ясным, что, собственно, разумели византийцы под термином «философия».

Иоанн Дамаскин толковал философию очень широко: он разделял ее на теоретическую, которая охватывала бо­гословие (иногда философия вообще приравнивалась к бо­гословию, и под словом «философ» подчас разумели мона­ха), математическую четверицу (т. е. арифметику, музыку, геометрию и астрономию — что соответствовало латин­скому квадривиуму) и физиологию (средневековая физио­логия — это учение об окружающей нас природе: расте­ниях, животных, минералах), и на практическую; в со­став практической философии Дамаскин включал этику, политику и экономику. Но, судя по всему, практическая философия не была в Византии предметов специального преподавания.

В других случаях философию противопоставляли ма­тематической четверице, однако соотношение этих двух дисциплин рисовалось по-разному. Диакон Игнатий, био­граф константинопольского патриарха Никифора (806— 815), рассказывает, что его герой сначала изучил четыре математические дисциплины (Игнатий указывает, что одна из них — астрономия — рассматривала движущиеся тела, другая — геометрия — имела дело с неподвижными, третья — музыка — касалась отношений между числами, и, наконец, арифметика трактовала числа вне отношений, т. е., добавим от себя, в первую очередь таинственный, мистический, пифагорейско-платоновский «смысл» числа)., а потом, покончив с «этими четырьмя служанками истин­ной науки», перешел к их госпоже — философии. Напро­тив, автор византийского учебника, точно датируемого 1008 г., понимает под философией диалектику (в совре­менном значении — логику) и отводит ей первую часть книги, за которой следуют еще четыре: об арифметике, музыке, геометрии и астрономии. Здесь философия не завершает образовательную программу (как в рассужде­ниях диакона Игнатия), а выступает в качестве введения в квадривиум.