Не менее отчетлива ирония Хониата по поводу золо­той символики императорских одеяний. В битве при Мириокефале, в битве, бесславно проигранной Мануилом I, император надел поверх панциря златотканый плащ — «цвета желчи», как насмешливо обозначает его Хониат, влагающий в уста турецкого посла замечание, что цвет этот — дурной символ, ие подходящий для часа сражения.

Итак, императорская символика словно бы вывернута наизнанку: царский пурпур сопрягается с кровью расправ, царское золото оборачивается мрачным «цветом желчи», сулящим поражение.

Но если царская власть лишена Хониатом божествен­ного ореола, где, в какой общественной среде ищет он в пору тяжких испытаний опору и силу, способную про­тивостоять надвигающейся гибели? Демократия не при­влекает его. Он возмущен тем, что простонародье, оста­вив портняжью иглу и едва отмыв руки от гончарной глины, лезет в ряды воинов-стратиотов. Он негодует, когда обсуждение догматических вопросов выносится на площади и перекрестки. Он негодует, видя вчерашнюю чернь устремляющей глаза к царской власти, и прямо заявляет, что коллективные решения куда хуже едино­державия. Народ — и особенно константинопольский плебс — предмет постоянных инвектив Хониата. Это бол­туны, пьяницы, глупцы, трусы, у которых худшее всегда берет верх; люди, не способные пойти по лучшей дороге и внимать добрым советам. В любом городе, утверждает оп, толпа безрассудна, а особенно в Константинополе, где она готова к бунту,— ведь столичное население многоплеменно, у людей здесь разные занятия и потому раз­ные взгляды. Иногда константинопольский плебс смело ополчается против вооруженных войск, продолжает пи­сатель, иногда оказывается трусливым и позволяет по­пирать себя ногами. Настроение толпы переменчиво: се­годня она выбирает своего кумира властителем, завтра начинает порицать его как злодея.

Да и о других общественных слоях писатель отзы­вается не слишком уважительно. Монашество и духовен­ство обрисованы с нескрываемой иронией. Почему, спра­шивает Никита, никто из высокотронных иерархов не помог стране во время опасной войны с болгарами, не расследовал причины неудач, а долгобородые монахи только натягивали себе клобук до самого носа? Иноки отрастили бороды и прикидываются боголюбцами, но в нарушение монастырских правил пируют с вельможами и обжираются жирной рыбой. Не мягче суждение Хони­ата и о том общественном слое, к которому он принад­лежал по своему положению,— о служилой знати. Без­удержная лесть и угодничество, корыстолюбие и взяточ­ничество, неправедный суд и невежество должностных лиц — такова непривлекательная картина придворной жиз­ни, нарисованная Хониатом. Выскочки вызывают его презрение: говоря об Иоанне Спиридонаки, он издевается даже над внешностью этого «человечишки», ремесленника по происхождению, который всякими правдами и неправ­дами дослужился при дворе до высоких постов. Исто­рик возмущен произволом Алексея III, повышавшего царедворцев в чинах не по заведенному порядку, но воз­носившего случайных людей, и к тому же минуя соот­ветствующую ступень.